Непридуманная история Комсомольской правды - Александр Мешков Страница 49

Когда я ноги свои к носу задирал, я, как роженица, неистово орал…

Начались суровые курсантские будни. Подъем! Бегом, марш! Раз, два, три! Э-А-Э! Э-А-Э! Кия! Ой, блин! Отбой! Бесконечные тренировки с утра до вечера.

Однажды у меня на тренировке заклинило шею. Во время исполнения упражнения голова повернулась вправо, а назад не встала, а так и зафиксировалась в этом положении. Что-то там заклинило в поворотном механизме. Шея и раньше у меня при резких поворотах хрустела и трещала, как ствол старого баобаба. А сейчас я стал похож на фараона с египетской фрески. В таком неестественном повернутом положении я подошел к мастеру Йонгу и, поклонившись всем корпусом, хрипло проскрипел:

— У меня проблема, мастер! В таком положении я не могу продолжить тренировку.

Мастер Йонг стал разминать мне шею, стараясь поставить голову на место. Но шея была против. Тогда он повел меня к своему мастеру, известному целителю мастеру Джао, кряжистому китайскому мужику лет сорока. Тот повел меня в небольшой храм при школе. Там он осмотрел мою шею и приказал знаками снять обувь. Мы зажгли благовонные палочки, поставили их в вазу с песком на алтаре у ног статуи смеющегося золотого Будды и пару минут помолились. Затем он усадил меня на коврик и стал безжалостно мять, ломать и крутить большие пальцы ног. От боли я пару раз вскрикнул. Мастер Джао только довольно улыбнулся. Пальцы ног после этого еще долго болели, зато шея моя стала подвижнее, чем у молодого гамадрила. И посейчас ею ворочу, как хочу.

Монахи Шаолиня в глубокой древности бродили по Китаю, проповедуя чань-буддизм, поддерживая свое скудное существование подаянием. Для защиты от разбойников, которых было в те времена не меньше, а, возможно, даже больше монахов, они умели использовать любые предметы, которые оказывались под рукой, превращая их в смертоносное оружие. Например, тапочки, цепочку, четки, пояс, палочки, чашу, куда кидали монеты, из которой они ели. Но самым любимым предметом, которым они убивали незадачливых рыцарей гоп-стопа, был, конечно же, монашеский посох. Искусством владения этим оружием у нас в группе владели даже самые маленькие студенты, в чем я убедился на собственном опыте. Даже в свободное время они крутили посох так, что в глазах рябило. Как-то раз после дневной тренировки мы с моим десятилетним однокурсником Фаном шалили на полянке тренировочными посохами: как бы я, разбойник, нападал, а он, монах, защищался. Во время одного из выпадов я наткнулся лбом на посох монаха. Удара я не почувствовал. Было совсем не больно, но у меня на лбу моментально вскочила огромная шишка. Я не замечал ее и вечером продолжил тренировки. А утром заметил, что опухоль увеличилась и стала сползать на глаза. Тут уж я перепугался и снова обратился к мастеру Йонгу. Он освободил меня на день от тренировок. Лицо мое утратило былую привлекательность и стало где-то даже слегка омерзительным. Меня водили к какому-то старичку-лекарю. Он что-то шаманил и колдовал над опухолью, но она упорно не покидала моего лица. И я ушел от людей в горы Сонгшань, чтобы не портить им настроение. И там, в горах, ко мне явилась истина. А ведь это не мальчик Фан ударил меня посохом в лоб. Это Бодхидхарма наказал меня за лукавство. Ведь я совершил грех: не сказал Учителю, что приехал в Шаолинь не из праздного любопытства, а для того, чтобы написать материал. Я попросил прощения у Бодхидхармы. Через два дня шишка исчезла, будто ее не было совсем, и я стал чище и прекраснее, чем когда-либо прежде.

В старину тот, кто возжелал покинуть монастырь Шаолинь и уйти в мир, должен был помериться силами со стражами и, преодолев 13 застав с механическими «деревянными людьми» — архатами, наносящими уходящему монаху мощные удары со всех сторон, — дойти до центральных ворот. Если ему не удавалось или он получал травму, не совместимую с дальнейшим передвижением, он оставался на второй год — до тех пор, пока не научится нормально драться. Меня почему-то отпустили без этой утомительной канители. Мне даже показалось, с некоторой радостью. Провожать усталого старца, пожилого однокурсника, вышла вся группа. Вовка дергал меня за рукав и о чем-то настойчиво спрашивал. Мне казалось, что это был вопрос: «Когда ты снова вернешься?» А Учитель, мастер Йонг, сказал через своего сержанта Вэя:

— Приезжай на следующий год! Я буду заниматься с тобой бесплатно!

Да, друзья, я так и не овладел в совершенстве шаолиньским ушу. Я по-прежнему прыгаю вверх не выше двух метров и робею при виде шаолиньского монашеского посоха. Я так и не научился правильно разбивать головой кирпич, не ломаю ухом и носом алебард и мечей, не пользуюсь нунчаками и не бегаю по вертикальной стене. Да и по горизонтальной стене не помню, когда бегал. Слишком сложной оказалась для меня эта древняя оздоровительная боевая техника. Но теперь я с удовольствием делаю по утрам некоторые не очень опасные для костей упражнения. Мне даже порой кажется, что они помогают мне быть добрым (хотя куда еще добрее?), стройным и бодрым. А на шпагат я уже больше не сажусь даже за большие деньги… (Хотя мне и малых денег за шпагат никто не предлагает!) И нормально себя чувствую.

Меня сегодня спрашивают некоторые скептики: ну хорошо, мастером ушу ты не стал. Но хотя бы пороки победить помог тебе твой Шаолинь? Отвечаю: еще как помог! Я там совсем перестал материться, метаться, тревожиться, копаться в себе. А чего метаться, чего копаться? Кругом монастырь! Мечись — не мечись, все равно завтра на тренировку! Пьянство? О нет! Только не это! На территории Шаолиня, конечно, есть и рестораны, и продаются в буфетах и ларьках спиртные напитки для тех туристов, которые не могут воспринимать красоту исторических артефактов иначе как только через призму алкоголя. И многие покупают и воспринимают. Но наши интенсивные тренировки исключают алкоголь в любых дозах. Блуд? Какой там блуд? Тренировки — наш единственный и главный блуд! Хотя есть женщины в шаолиньских селеньях! Но для того, чтобы волочиться за ними, надо опять же очень много выпить. А какие тогда тренировки? Ты просто после первых же упражнений отправишься на постоянное жительство к Бодхидхарме!

Я думал, что страх перед пороками оставит меня за стенами монастыря. Но я поборол этот постыдный, сковывающий мои члены страх и вышел в мир. Когда я все же, с какой-то непонятной радостью покинув стены Шаолиня, остановился на постой в маленьком отельчике в городке Донгфен, среди ночи меня разбудил телефонный звонок и нежный девичий голос спросил на трогательной смеси русского и английского:

— Вума хосес?

Вума? Хосес? Здесь? В социалистическом Китае? Далеко же шагнула демократия в этой глубинке! Страх Порока! Я больше не боюсь тебя! Уходи от меня! Вон! Прочь!

— Вума! Ес! Ес! Вума немедленно! Сию минуту, вума! — хрипло закричал я в отчаянии в трубку, словно радист тонущей подводной лодки, как и подобает человеку, только что возвратившемуся от Бодхидхармы и пережившему мучительное воздержание и изнурительные тренировки тела и духа. По сути, я чувствовал себя дембелем, возвратившимся в отчий дом Порока. Видимо, нравственное учение Будды не на всех действует. Я вскочил с койки, как боец микс файта после нечаянного нокаута, готовый принять на одр дюжину китаянок. Надел штаны (зачем, спрашивается?), пригладил редкие вихры, накатил стакан китайского бухла. И в этот миг раздался желанный, сладкий, словно пение Баскова, стук в дверь. Предо мной стояла очаровательная девушка с прыщавым личиком. Еще утром она стояла на ресепшен, и, записывая мои данные паспорта в журнал и, как мне показалось, окинув меня оценивающим взглядом, подарила мне многообещающую улыбку. Значит, мне не показалось. Значит, есть высшая справедливость в этом китайском мире.