Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко Страница 49

Но не следует думать, что прославленный генерал был убежденным противником дуэлей или испугался понести наказание, лишившись чинов. Приведем рассказ его адъютанта Д. В. Давыдова, относящегося к 1807 году: «Наскучив бесполезною перестрелкою через реку (против Деппена. — Л. И.), князь посылал меня два раза к стрелкам с приказанием прекратить стрельбу, но задор их был таков, что они не слушали ничьего повеления. Я лишь в третий раз мог убедить сих непреклонных героев отступить; едва успел я донести князю, что стрелки воротились к своим полкам и что все утихло, как вдруг под горою огонь вновь загорелся с большею против прежнего силою. В это время генерал Сакен, подъехав верхом к князю, просил у него закуски. Князь, приказав подать обедать, спросил его, откуда он явился? Сакен отвечал ему, что он от Деппенского сожженного моста, куда привел пехотный полк, которому велел вытеснить оставшихся на сей стороне французов. "Хочу, — продолжал он, — чтобы ни один из них не оставался на этой стороне!" На это князь ему отвечал, что если он приехал к нему в качестве начальника, то пусть приказывает, и он, по его указанию, двинет весь авангард; но, как равному генерал-лейтенанту (выделено мной. — Л. И.), он позволяет себе сказать, что здесь не его место, что до авангарда ему дела нет, что было бы гораздо лучше исполнить накануне в точности приказание главнокомандующего, чем завязывать пустые дела для прикрытия своих погрешностей и терять чрез то без всякой пользы людей, столь необходимых и полезных государю и отечеству! Слова эти были выговорены со всей пылкостью азиатского характера, причем князь делал движения рукою. Сакен отвечал, хотя не робко, но слабо. Багратион, пылая гневом, не мог простить и этого; бросившись к Сакену, он забылся до того, что предложил ему дуэль на таком месте, которое могло бы лучше напомнить ему, что кровь его принадлежит Отечеству. Тогда граф Пален и покойный князь М. П. Долгорукий, подойдя к князю, тихо сказали ему: "Ваше сиятельство, какой пример вы подаете подчиненным вашим?" Это мгновенно охладило пыл князя, который сказал Сакену: "Мы можем и после войны кончить это дело, как водится между благородными людьми!" После этого князь удалился в свой шалаш, а Сакен, уехав через несколько минут, увел с собою полк, потерявший уже многих, вследствие прихоти своего начальника».

Если уж так «забылся» один из прославленных генералов русской армии, всегда отличавшийся строгим повиновением воле своего монарха, то что уж тут говорить о других! Тем более что подобным образом однажды «забылся» посол России во Франции генерал-лейтенант граф П. А. Толстой. «Однажды, после императорской охоты, он возвращался в карете с маршалом Неем и князем Боргезским. В пути он настойчиво наводил разговор на военные предметы: затем, разгорячась, начал восхвалять русские войска и чуть было не объявил их непобедимыми; он приписывал их неудачи несчастному стечению обстоятельств и дурно истолкованными приказаниями и кончил тем, что намекнул на надежду реванша. Ней, невоздержанный от природы, горячо подхватил его слова. Разговор принял острый оборот, и скоро повсюду распространился слух о возможной дуэли между русским посланником и императорским маршалом». Не менее курьезная история произошла в августе 1813 года, когда на службу в русскую армию из армии Наполеона перешел знаменитый военный теоретик генерал А. Жомини. Появление европейской знаменитости должно было стать праздником для любимого ученика Кутузова и его бессменного генерал-квартирмейстера К. Ф. Толя, с увлечением читавшего все труды Жомини и слывшего поклонником его таланта. Однако все вышло наоборот. По словам Ермолова, особенность характера К. Ф. Толя заключалась в том, что он ни в ком «не допускал превосходства способностей, с трудом соглашаясь на равные». Для нашего даровитого и упрямого генерала Жомини, как оказалось при личной встрече, не составлял исключения. Впрочем, выдающийся «перебежчик» и сам был виноват. Как сообщал А. И. Михайловский-Данилевский, «его приняли к нам в службу генерал-лейтенантом и наградили деньгами. Но он сим не был доволен. Во время пребывания Государя в Праге и похода к Дрездену в половине августа того же года он вздумал управлять всеми делами, обращение его с нашими генералами сделалось дерзко, он начал поступать грубо с офицерами, отчего на него все возроптали, но никто не хотел или лучше не смел обнаружить ему своего негодования, ибо он в то время пользовался в большой степени доверенностью Государя. Генерал Толь стал противоречить ему первый в Теплице после Кульмского сражения; у них произошел при мне жаркий спор по поводу похода 1812 года, который едва не кончился поединком». Вот был бы случай, если бы «светило военной мысли» было убито или ранено на дуэли русским генералом! С неменьшей теплотой и участием в России принимали знаменитую писательницу мадам де Сталь, но, как сообщил в дневнике А. X. Бенкендорф, именно русский офицер из его отряда убил на поединке «ударом сабли» ее сына, «адъютанта крон-принца шведского, который тоже был среди нашего окружения»! «Шведский кронпринц (прежде — маршал Наполеона Ж. Б. Бернадотт. — Л. И.) благородно простил того, кто бился с бедным де-Сталь, и его секундантов. Наши сожаления об этом молодом человеке развеяли то скверное впечатление, которое эта дуэль произвела среди шведских офицеров», — заключил свой рассказ об этом приключении будущий знаменитый в истории России шеф Жандармского корпуса.

Сущим наказанием в те времена были так называемые бретёры — профессиональные дуэлянты, для которых вызов на поединок являлся своего рода забавой, жизненной потребностью. В их числе, безусловно, следует назвать графа Ф. И. Толстого-Американца, полковника лейб-гвардии Преображенского полка. «Страсть его была дуэли! — свидетельствовал Ф. В. Булгарин. — Но он был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолетов, фехтовал не хуже Севербрика (общего учителя любителей фехтования того времени) и рубился мастерски на саблях. При этом граф Ф. И. Т*** был точно храбр и, невзирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении и на поединке». Человек со «свойствами» характера графа Ф. И. Толстого являлся в полку неформальным лидером, подчинявшим любого своей воле. В наше время таких бы назвали «дедами», но заметим, что начальники не особенно стремились избавиться от подобных «шалунов». Так, в послужном списке Толстого-Американца сообщалось о неоднократном разжаловании в чинах, но в графе «достоин ли к производству в следующий чин» вопреки всему значилось «достоин». Дело в том, что подобные «полковые» или даже «корпусные штуки», как их называли, которые в мирное время не знали, куда деть свою бьющую через край энергию, как правило, отличались храбростью на поле чести. Армия же существовала не для мира, а для войны. На войне офицеры, разжалованные за дуэли, быстро возвращали потерянные чины. Их начальники, в свою очередь, весьма охотно за них ходатайствовали. Сама за себя говорит формулировка, которую выбрал (в духе эпохи) для разжалованных в наградном представлении М. И. Кутузов: «…не оправдывая преступления его, но, сострадая об нем по человечеству!».

Сознавая, что подчиненным грозит строгое наказание за участие в поединке, снисходительные начальники нередко принимали меры, чтобы скрыть факт их участия в дуэли. Так, M. М. Петров вспоминал: «В городовом клубном доме, играя на бильярде, повздорили за грубые укоризны нравам, каких они поистине и тени не имели, штабс-капитан Шеншин и подпоручик Редькин. Ссора их случилась при нескольких гражданах, и они решились приязненно покрыть ее военным боем. Тургенев, не уважив известной всем в войне знатной храбрости их, подстрекнул еще колкими шутками, из статей Дон-Кихота, к кровопролитию. Шеншин был мне военный приятель и поныне мною уважаемый за его благороднейшие правила, и я принужден был стать секундантом его в дуэли. Противники нанесли один другому по четыре сабельных раны, от которых чуть-чуть не померли. Полковой командир, испугавшись того, не утаил происшедшего Я подал рапорт о болезни моей, чтобы в сентябре проситься в отставку. При этом рассказе не должно умолчать о высоком благородстве военной души тогдашнего Перновского коменданта генерал-майора и военного ордена кавалера барона Будберга. Он, узнав приватно об этом происшествии, бывшем за городом, и виду не показал, что знает о том, и когда усмотрел на другой день поутру вошедшего к нему в квартиру подполковника Тургенева, при пасмурном лице, с бумагою в руке, то встретил его следующими словами: "С сердечным прискорбием моим знаю, г-н подполковник, о Вашем несчастии, что из лучших Ваших военных сподвижников, о которых Вы, прибыв с военной кампании, мне и всем так много похвального говорили, — Шеншин и Редькин, катаяся вчера за городом, избиты взбесившимися лошадьми до опасного состояния жизни. Ежели Вы об этом хотите подать мне рапорт, то не надо его, ибо я обо всем уж знаю…" И этот благороднейший поступок коменданта Будберга уклонил нас от военного суда, по которому лишались бы мы чинов».