Тайна Ольги Чеховой - Нина Воронель Страница 5

Ей не сказали, что именно случилось с Лёвой, и она представила себе самое худшее. Мальчика уже перевязали и усадили в кресло в директорском кабинете. При виде забинтованной руки своего любимца Ольга сдержалась и не упала в обморок. Не успел племянник толком объяснить, что он натворил, как в кабинет ворвался встрепанный маленький человечек в нестандартном бархатном блузоне, бросился к Лёве и спросил дрожащим голосом:

— Ты повредил пальцы?

— Нет-нет, Генрих Юльевич, — успокоил его Лёва. — Стекло распороло левый рукав и порезало мне руку возле локтя.

— Как ты мог такое натворить? — взвыл Генрих Юльевич. — Перед самым концертом! Кто теперь будет играть на скрипке?

— Играть на скрипке? — встрепенулась Ольга. — При чем тут Лёва?

— Лёва у нас играет на скрипке, — объяснил Генрих Юльевич. — И на флейте. А если нужно, так и на рояле.

— Но он не умеет… — начала было Ольга.

— И еще как умеет! — воскликнул Генрих Юльевич. — Такого музыканта у меня в оркестре никогда еще не было!

Ольга взяла себя в руки. Что-что, а держать себя в руках жизнь ее научила.

— На каком инструменте ты сейчас можешь сыграть?

Лёва пощупал свою забинтованную руку:

— Пожалуй, только на флейте.

Ольга подняла глаза на Генриха Юльевича, но он уже выбегал из кабинета, а через минуту вернулся с флейтой — будучи человеком интеллигентным, он сразу понял, кто перед ним стоит. Чуть поморщившись от боли, Лёва поднес инструмент к губам. Удивить Ольгу было трудно, а поразить практически невозможно. В музыке она разбиралась вполне профессионально, недаром давала уроки музыки, когда нужда заставила. Не говоря уже о фортепианных дуэтах, которыми она в трудную минуту ублажала брата Костю. И все же исполненная Лёвой увертюра к «Волшебной флейте» Моцарта перевернула ей душу. Такое эмоциональное наполнение, такое чувство ритма, такое виртуозное крещендо! Откуда это в нем — ведь он музыке никогда не учился?! Единственное, что приходило на ум, это граммофон, подаренный когда-то двухлетнему малышу ее покойным Антоном.

С этого дня жизнь Лёвы изменилась коренным образом — ее взяла в свои руки Ольга, а она всегда доводила до конца любое дело. Пользуясь отсутствием Лёвиных родителей в Санкт-Петербурге, она забрала племянника из гимназии, увезла в Москву и определила в музыкальное училище Гнесиных. Этот вираж удался ей по двум причинам. Во-первых, она была одной из первых дам московского художественного сообщества, а во-вторых, прослушав несколько классических шедевров в исполнении Лёвы, сестры Гнесины действительно признали, что перед ними удивительный самородок.

Мальчик поселился в шестикомнатной квартире Ольги на Пречистенском бульваре, где к нему вскоре присоединилась его старшая сестра, красавица Оленька.

Ольга любила племянников, но при этом не отказывалась от щедрой суммы, которую ее состоятельный брат выделял на содержание своих детей. У нее был вполне надежный штат обслуги, обеспечивавший нормальную жизнь в ее квартире — кухарка, горничная и уборщица.

Я хорошо помню этот дом номер 23 на Пречистенском бульваре. Типичное богатое строение конца ХІХ века с изящными итальянскими окнами на двух верхних этажах. Мой московский дружок учился тогда в Литературном институте, размещающемся в бывшем доме Герцена на Тверском бульваре, который в сторону Арбата плавно переходит в Пречистенский, и я часто проходила мимо этого дома по дороге в кафе «Прага». Перед домом номер 23 небольшой, хорошо ухоженный газон ведет к великолепной резной двери, открывающейся в еще более великолепный вестибюль, украшенный парой овальных зеркал. Из вестибюля вверх уходит хорошо полированная гранитная — а может, мраморная? — лестница, а из полуподвала поднимается допотопный громыхающий лифт. То есть тогда, во времена молодости Ольги, он был еще не допотопным, а вполне модерновым. Но Лёва и Оленька чаще поднимались вверх и спускались вниз по лестнице, не в силах дождаться, пока к ним приползет лифт.

С утра Оленька и Лёва убегали по этой лестнице в свои школы, где были заняты целый день. Домой приходили усталыми, голодными, но довольными собой. Впрочем, Оленька довольна собой была редко — ну что ей мог дать еще один натюрморт, когда душа ее рвалась на сцену? Любимая тетка Ольга не проявляла никакого желания представить красавицу-племянницу если не самому Станиславскому, то хоть своему бывшему любовнику Немировичу-Данченко. Оленьке она говорила, что еще рано, что следует дождаться совершеннолетия, но мой вредный внутренний голос не унимается. Он твердит, что ни к чему было примадонне, даме не первой молодости, приводить в театр такую красотку.

Оленька мечтала стать актрисой, но понимала, что это задача непростая, и готова была двигаться к своей цели медленно и планомерно. Она знала, что главное ее оружие — ее необыкновенная красота, и надеялась найти подходящую аудиторию для демонстрации этого подарка судьбы. Она еще не окончила школу — ей не давались ни математика, ни физика, и даже историю и иностранные языки она не могла одолеть. Единственное, в чем она хоть немного преуспевала, было рисование — у нее неплохо получались ландшафты и натюрморты. Не бог знает что, но все-таки. И, выставив свои не слишком оригинальные полотна на фоне своего незабываемого личика, она была принята в частную школу живописи.

Оленька очень дружила с Лёвой, который был младше ее всего на год и никогда с ней не соперничал — во-первых, он был мальчиком, а во-вторых, тоже очень красивым. А тут еще оказалось, что у него открылся музыкальный талант. Удивительно, как она этого раньше не замечала? Ведь они с братом росли вместе, играли в одни и те же игры, а он и виду не подал, что он музыкальный гений. Мало того, у них с Адой несколько лет был учитель музыки — ужасный зануда, который без конца заставлял их играть гаммы. Но Лёву музыке не учили: папа считал, что инженеру это вообще не нужно, хоть его самого в детстве очень хорошо обучали музыке, недаром он постоянно разыгрывал в четыре руки дуэты классических произведений то с мамой, то с сестрой Ольгой. Теперь в свободное время Ольга музицировала в четыре руки со своим уникальным племянником — нет, со своим приемным сыном, — который играл на фортепиано лучше своего отца, хотя его никогда не учили музыке.

В тот день Оленька вернулась немного раньше обычного, усталая и удрученная — их учили рисовать портрет, а она никогда не могла уловить сходства. И сегодня не смогла. Хоть она и не рассчитывала стать профессиональной художницей, ей почему-то стало обидно, и, сославшись на головную боль, она ушла домой. Оленька чувствовала себя так скверно, что, войдя в подъезд, вызвала лифт — у нее не было сил подниматься по лестнице. Но он застрял где-то наверху, и она решила его дождаться, прислонилась к стене и закрыла глаза, чтобы вычеркнуть из памяти неудачный облик изуродованного ею натурщика. И вдруг по ступенькам с топотом на большой скорости скатился незнакомый парень в развевающейся черной крылатке. Он резко затормозил прямо перед ней и уставился на нее так, словно увидел привидение. И спросил: