Уилки Коллинз - Питер Акройд Страница 5

Семья осматривала буквально всё что можно. Они посетили Ватикан и Сикстинскую капеллу, сходили на скачки, восхищались Колизеем — «вдвойне загадочным и величественным в сумерках, при угасающем свете», посещали оперу и балет, наблюдали за церемониями Святой недели, и оба мальчика торопливо сновали по собору Святого Петра, чтобы увидеть ритуал омовения ног паломников. Они прогуливались по холму Пинчо, который впоследствии сталместом действия первого опубликованного романа Коллинза «Антонина». Уилки писал: «Кто после усердного осмотра чудес этого темного, меланхоличного города не чувствовал себя обновленным благодаря его тенистым аллеям и свежему, благоухающему воздуху?»

Он вспоминал и о «великолепных римлянках… сплетничающих и нянчащих детей» прямо на улицах. Одна женщина особенно привлекла его внимание. Чарлз Диккенс пересказывает эту историю в письме свояченице. Он говорит, что Коллинз «как-то раз в экипаже… представил нам полный отчет о своем первом любовном похождении. Кажется, дело было в Риме и роман достиг, так сказать, предельного развития — он [Уилки] явился оттуда истинным языческим Юпитером». Вероятно, Уилки преувеличивал в пылу мужской бравады, но вполне возможно, что тринадцатилетний мальчик мог соблазнить или мог быть соблазненным женщиной постарше.

На самом деле есть основания считать, что Уилки был сладострастен или, по крайней мере, что его сексуальные аппетиты пробудились весьма рано. «Думаю, вид сзади на прекрасно сформированное женское тело — наилучший, — писал он и в возрасте шестидесяти трех лет, — и бедра составляют самую драгоценную часть этого вида». Он с наслаждением описывает женских персонажей; так, у одной из его героинь фигура «стройная, но уже хорошо развившаяся в своей стройности, в изящной гибкости». Когда американский фотограф Сарони прислал ему подборку обнаженной женской натуры, Коллинз внимательно изучал снимки и особенно восхищался «Венерой», вступающей в купальню, эту фотографию он вставил в рамку и поместил у себя на рабочем столе. В романе «Антонина» богатый римлянин Ветранио просит работорговца прислать ему самых красивых женщин империи, чтобы они предстали перед ним «во всех оттенках цвета кожи, во всем своеобразии форм». Нетрудно усмотреть в этом пристрастия самого автора и его склонность к вожделению.

Он признавался Сарони, что его идеал — Венера Каллипига, статуя, которую он мог увидеть в Национальном музее Неаполя на следующем этапе итальянского вояжа. Вид на нее сзади представляет весьма объемные ягодицы, и Коллинз говорил фотографу: «Моя жизнь прошла в поисках живой женщины, подобной ей, — и мне так и не удалось преуспеть в этом». Можно полагать, что он всегда пребывал в стремлении к идеальному образу. Вероятно, поэтому в его сочинениях женщины редко описаны с такой же подробностью, как мужчины, он скорее идеализирует женщин, чем изображает их, в то время как мужчин он описывает с поразительной точностью деталей. Не исключено, что именно увлечение женщинами, их телесностью побуждало его к сдержанности и лаконизму описаний.

В начале мая семья Коллинз выехала из Рима в Неаполь. В течение трех недель Уильям Коллинзделал зарисовки залива и береговых пейзажей, рыбаков и их лодок, он также нашел для себя свежий материал в «огромной армии нищих обоего пола, которые ели, пили и спали прямо на улицах». Он уже наметил обширные проекты и строил планы, когда семья заметила «странного вида желтые паланкины с зашторенными окнами», которые следовали по улицам, их пассажиры были поражены холерой. Нависла угроза оказаться в карантине.

Так что Коллинзы поспешили перебраться в Сорренто, по другую сторону залива. Этот город должен был стать идеальным убежищем, но жара южноитальянского лета оказала на англичан слишком сильное влияние. В своем дневнике миссис Коллинз признается, что «совершенно раздавлена», а затем отмечает: «Уилли целый день ужасно докучлив. Отец вынужден был наказать его за обедом. В этом климате мы все становимся невыносимыми». В какой-то момент Уилки запер мать на крыше, неясно — было это случайностью или намеренным жестом, своего рода демонстрацией протеста. Старший Коллинз заболел ревматизмом и воспалением глаз, на те же симптомы будет со временем жаловаться и его сын. Камфора и касторка не облегчили страданий, и местные доктора рекомендовали пациенту серные бани Искьи.

В итоге семья подняла паруса и отправилась на этот островок. Там Уильям Коллинз успешно восстанавливал силы, но настроение его старшего сына заметно испортилось. «Уилли снова в опале». Когда они вернулись в Неаполь после окончания эпидемии, младший мальчик, Чарльз, сломал руку. Стало ясно, что итальянское приключение подходит к завершению. В начале февраля они покинули Неаполь и вернулись в Рим. Оттуда неспешно двинулись домой через Венецию, Болонью, Парму, Верону и Падую. Финальный этап путешествия привел их из Роны в Кёльн и Роттердам. Они оказались в Лондоне 15 августа 1838 года, после двух лет странствий.

Нет сомнений, что молодой Уилки Коллинз сильно изменился благодаря этому опыту. Его спонтанное практическое образование оказалось успешным, и, как большинство юношей своего круга, он провел много времени в обществе, совершенно не похожем на средний класс Англии. Он научился читать по-французски и свободно болтать по-итальянски. Вероятно, ему повезло приобрести первый сексуальный опыт. Он чувствовал себя обновленным, совсем другим человеком.

И вот после этого блестящего опыта он снова вынужден был томиться в компании лондонских школьников. По возвращении семья обосновалась в знакомом ему районе Риджентс-парк, в доме 20 по Авеню-роуд, и вскоре Уилки отправили в школу-пансион в северной части Хайбери. Академия Генри Коула выходила фасадом на Хайбери-филдс. Это не была частная школа высокого уровня, но все же считалась вполне солидным и относительно недорогим учебным заведением — пребывание там Уилки обходилось всего в девяносто фунтов в год. Директор школы, преподобный Коул, одновременно служил священником в капелле Провидения в районе Айлингтон.

Уилки и на этот раз учился неподалеку от дома и не испытывал страданий, через которые проходили многие чувствительные английские школьники. Однако префект его общежития, похоже, был тираном. По словам Уилки, он «обожал на ночь слушать истории, словно восточный деспот, литературным вкусам которого мы обязаны “Тысяче и одной ночи”». Он мог заявить несчастному школьнику: «Ты пойдешь спать, Коллинз, лишь когда расскажешь мне историю». Если Уилки успешно справлялся с требованием, получал печенье, если не смог развлечь повелителя — плетку-девятихвостку. Эта красочная байка, возможно, является приукрашенной версией реальности, однако она показывает, что повествовательный дар Коллинза уже тогда был оценен. Кроме того, Уилки отлично читал вслух. Он зачитывал отрывки из «Франкенштейна» Мэри Шелли и «Монаха» Мэтью Льюиса своей тете и ее многочисленным гостям, а те восклицали: «Боже! Ох! Ах! Вот это да!» Ему нравилось, когда у слушателей мурашки по коже ползли от страха. Один из его персонажей говорит: «В данный момент прическа у тебя прилизанная, но волосы твои встанут дыбом к концу моего рассказа».

Были и другие воспоминания об академии. Судя по всему, Уилки заслужил там репутацию ленивого и невнимательного ученика. «Если бы это был Коллинз, — выговаривал один из учителей другому ученику, — я не был бы удивлен. Никто не ожидает от него ничего особенного. Но Вы! И т. д. и т. п.». Тот факт, что на уроках Уилки блистал знанием французского, лишь отталкивал от него одноклассников. Он лучше других мальчиков знал мир, больше путешествовал, чем многие из его сверстников. Два письма к матери из школы написаны на итальянском не как упражнение, а скорее как шифр, чтобы избежать пристального взгляда учителей, неизменно просматривавших корреспонденцию учеников, — это считалось нормой. На итальянском он называл школу «тюрьмой» и «этим проклятым местом». Он, очевидно, не чувствовал себя там комфортно. Странноватость и даже некоторая эксцентричность его поведения не располагали к нему более заурядных английских мальчиков.