Баязет - Валентин Пикуль Страница 5

Легкой рысью домахали до конвоя. Четверо верховых охраняли коляску, на крыше которой лежали баулы и корзинки. Встретили казаки незнакомого офицера молча, безо всякого интереса. Карабанов с трудом выбрался из седла, подошел к коляске, и тут силы уже совсем покинули его: он вяло опустился на землю, со стоном выдавил сквозь зубы:

— Растрясло меня, братцы!

Дверца коляски над ним широко распахнулась, и он услышал голос:

— Что случилось, казаки? И кто это здесь?

Тогда Карабанов поднял лицо кверху, тихо ответил:

— Аглая, не бойся… Это — я…

Подошли казаки и, грубо похватав поручика за руки и за ноги, просунули его внутрь коляски — прямо в теплоту ее дыхания, в знакомый аромат ее духов.

Прямо — к ней.

И, разбитый до мозга костей от бешеной скачки, уже не в силах осознать своего счастья, Карабанов упал на высокие подушки и повторил:

— Это — я… Не сердись: это опять — я…

— Зачем вы это сделали? — вдруг строго спросила женщина. — Я не скрою, что рада вас видеть, но… Два года, по-моему, — срок не малый, и пора бы вам, Андрей, забыть меня и не делать больше глупостей.

С гневной обидой Карабанов пылко ответил:

— Чтобы только увидеть вас, я загнал лошадь, которой нет цены. Как вы можете? .. И если вам мало одного моего безумства, я могу совершить второе: выйти из коляски и следовать до Игдыра пешком!

Хвощинская с грустью улыбнулась.

— Узнаю вас, — ответила она. — Узнаю, увы и ах, прежнего…

Но только второе безумство, Андрей, пусть по праву принадлежит мне: я не выпущу вас из дормеза…

Карабанов посмотрел ей в лицо: оно и смеялось, оно и печалилось с ним вместе — почти одновременно. И та же вздернутая, как бы в удивлении, жиденькая бровка над карим глазом, и та же крупная родинка на левой щеке, и тот же завиток золотистых волос, который он поцелует, если… захочет.

— Ну, довольно! ..

Хвощинская ударила его перчаткой по острому колену, обшитому леем, и повторила:

— Ну, довольно… Глупый. Ах, какой же вы неисправимо глупый! И неожиданный в моей судьбе, как всегда. Вот уж что правда, так это правда! ..

Коляску трясло, керосиновый фонарь, привешенный в углу, мотался из стороны в сторону.

— Что забросило вас сюда, на край отечества? — спросил Андрей, понемногу успокаиваясь.

— Сейчас еду к мужу.

— Он просил вас об этом?

— О нет! Еду по доброй воле. Через Красный Крест. Харьков я оставила навсегда. Мне было там скучно… Вот еду — к мужу.

— Вы настолько любите его? — подозрительно и мрачно осведомился он.

— Грешно говорить, но пожалуй…

— Нет, — досказал за нее Карабанов и весь радостно просиял, блеснув зубами.

— А вы не смейтесь, Андрей, — заметила она с нежным упреком. — Я ведь его жена…

— А я вам писал. Мне было очень горько знать, Аглая, что вы принадлежите другому… Почему же вы даже не отвечали мне?

— Муж советовал не делать этого.

— И вы… послушались?

— Да. Он достоин того, чтобы прислушиваться к его юв.там…

Карабанов отодвинул шторку окна. Светало. За мутным стеклом бежали лесистые увалы, вдалеке пробуждались горы. Рядом с каретой, держа пики у седел, скакали неутомимые казаки, вглядываясь в синеватую мглу.

— Я понимаю, — сказал поручик, подумав. — Но только… Ведь не я один был виноват в нашей разлуке.

Она усмехнулась:

— Я очень изменилась за эти два года. Не подумайте, Андрей, что я осталась прежней. И сейчас я бы уже не позволила вам так обманывать меня, пользуясь моей наивностью и неопытностью!

— Не надо об этом, — попросил Карабанов, — Я вас любил. Я действительно любил вас…

Ответ ее был прост и печален:

— Я вас тоже любила, Андрей, но вы такой человек, что на вас трудно положиться.

— А на него, на вашего мужа, можно?

— О да!

— Он молод, как и я?

— Совсем нет. Что вы!

— Он в больших чинах или, может, красив?

Слабо загораживаясь руками, Аглая сказала:

— Не надо… прошу вас…

— Тогда он, наверное, богат? — настойчиво выклянчивал Карабанов, мучаясь сам и мучая женщину.

— Умоляю — не надо. Зачем это вам?

— Хорошо. Я не буду…

Помолчали.

— Чей это мундир на вас? — спросила Аглая, круто переводя разговор на иную тему.

— Вы знаете, что я не ношу вещей с чужого плеча, — резко ответил поручик. — Это мой мундир.

— Вот как? Но я вас никогда не видела таким, — искренне удивилась Хвощинская. — Кто же вы теперь?

Карабанов куснул губу, отвернулся:

— Намного ниже того, кем был. И смею думать, что стал от этого намного лучше… Имею честь представиться, — и он играючи присел рядом с ней. — Казачий поручик второй сотни Уманского полка. Можете пренебрегать мной: ни серебряных труб, перевитых георгиевскими лентами, ни славных знамен — ничего нету. И все — впереди!

— Воображаю, как это интересно, — улыбнулась Аглая и, поправив складки ротонды, слегка отодвинулась.

— Еще бы не интересно, — хмыкнул поручик. — «Скребницей чистил он коня» и ел сальные свечи, заедая их пьемонтскими трюфелями. Вас это устраивает?

— А я привыкла видеть вас другим…

— Каким же? — с живостью переспросил Карабанов.

— Ну как же! .. Флигель-адъютант его величества, блистательный кавалергард лейб-гвардии… Такая карьера, такой блеск! Ох-х! ..

Лицо поручика слегка помрачнело:

— Все это кончилось для меня, Аглая. Как-нибудь, не сейчас только, расскажу обо всем…

Что-то тихо застучало по верху коляски. «Кажется, дождь», — подумал Андрей и осторожно взял руку женщины в свою.

— Вы… рады? — спросил он.

— Да, — не сразу отозвалась Аглая шепотом.

— А вы помните? ..

— Что?

— Тот день.

— И тогда шел дождь, — вспомнила она с грустью, — вы торопились с манежа, не успев переменить мундир, и от вас так же, как и сейчас, пахло лошадьми… Все как сейчас, только нету дождя!

— Неправда, есть! — воскликнул Карабанов и откинул края оконной шторки: в треснутое стекло часто бились мелкие капли дождя. — Все как сейчас…

— Я была просто безбожно глупа. Вы меня обворожили… И не надо об этом, — попросила его Хвощинская, сухо щелкнув на запястье кнопкой перчатки. — Не надо, милый. Ведь мы уже далеко не дети.