Тропою волка - Михаил Голденков Страница 5

— Эй! Выходите, коли сдаетесь! — послышался крик снаружи.

— Прекратите сопротивление! Оно бессмысленно! Город уже сутки как наш! — кричали захватчики. Только что им пришел срочный приказ — прибыл сам Хитров — взять защитников замка живыми, чтобы доставить к царю командира лит-винского гарнизона.

— Какого черта они хотят?! — резко повернулся к Жаром-скому Данилович.

— Мы забыли снять белый флаг! — покачал головой вилен-ский сотник, бросая на пол заряженный пистолет. — Они считают, что мы сдаемся!

— К дьяволу! Взрывайте порох, когда они ворвутся! — крикнул Карачевич. — Погибнем, но заберем и этих мерзавцев ко Всевышнему! От них пощады я не жду!

— Згодны, пан! Взрывай! — крикнул один из мушкетеров.

Жаромский сорвал и бросил на пол белый флаг, кинулся к другому окну, где стоял штурмак, несколько бочонков с порохом и ящик с ядрами для этой легкой пушки. Командир защитников замка схватил горящую ярким пламенем штору, намотал на саблю, сделав импровизированный факел.

— Ну, Панове, — его глаза блеснули двумя синими молниями, — молитесь каждый по-своему! Некому сегодня исповедовать вас! Каждый сам себе раввин, имам, пастор и батюшка!

Пробитые, с дырами двери с грохотом распахнулись, и в зал влетела разгоряченная толпа казаков с оскаленными лицами, с саблями и мушкетами в руках. «Прости меня, Господи, грешного», — перекрестился окровавленной рукой по-православному Фурс-Белицкий, лежа на полу.

— In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen [1], - прочитал Данилович, стоя на коленях.

Жаромский также быстро перекрестился через левое плечо и сунул «факел» в порох. Еврейский торговец зажал уши. «Аллах, Акбар. Йа керим! Йа рахим! Йа феттах!» [2]— успел прошептать Карачевич…

Взрыва не последовало. Ничего… Жаромский пытался зажечь порох, не понимая в дыму и суете, что порох весь мокрый от льющейся тонкими струйками с потолка воды. Этажом выше опрокинулась бочка с водой, и вся жидкость просочилась через огромную трещину.

— Проклятье! — Жаромский швырнул в сторону бесполезный факел.

— Руки в гору! — защитников обступили казаки с мушкетами и саблями, выставленными вперед.

— Черт бы вас побрал, пан Жаромский! — Данилович в сердцах плюнул и с обнаженной саблей бросился на казаков. Два выстрела прозвучали почти одновременно, и молодой поэт рухнул на пол. Карачевич ловко и быстро рубанул палашом, и один казак с разрубленной головой упал как подкошенный. Выстрел. Упал и сраженный Карачевич. Жаромский схватил с пола брошенный им же самим заряженный пистолет, вытянул навстречу врагам.

— Трымай их, хлопцы! — казаки толпой навалились на защитников. Кто-то выбил пистолет из руки Жаромского ударом приклада. В следующую секунду виленский сотник оказался лицом на пыльном полу, а сверху на него навалилось несколько тяжелых тел. Высоцкий разбросал двух напавших на него, но еще три казака напрыгнули сзади и также повалили молодого шляхтича на пол.

— Жаромский! Взрьшайте! — сдавленно кричал Высоцкий, тщетно отбиваясь от наседавших врагов.

— Вяжи его, хлопцы! — орали казаки. — Который тут главный?

* * *

Царь ликовал, он чувствовал огромное облегчение — словно две тяжкие горы спали с его плеч. Всю ночь перед битвой за Вильну он не спал, молился, ходил из угла в угол, плакал, вновь молился. Он так боялся, что литвины устроят ему такую же жесткую сечу, как и в Смоленске! Если бы смоленский вариант повторился, то армия была бы деморализована, потрепана, измотана, и на этом войну можно было бы прекращать. А так… Все прошло достаточно быстро, не считая упорного замка, и без катастрофических для царя потерь. Вот и долгожданных пленных ему привели — первым Казимира Жаром-ского. Благодушно настроенный царь приказал отнестись к сотнику благородно, умыть, перевязать раны. Хотя на душе у Тишайшего не все было так уж безмятежно и тихо. Срывался план его советчика патриарха Никона насчет похода на Варшаву, ибо слухи о новых договорах союза Литвы и Швеции уже долетели до царских ушей. Но Никон не унимался — он уже благословлял царя на поход против Стокгольма. «Этот зарвавшийся мордвин, кажись, совсем спятил», — с раздражением думал о Никоне царь, считая, что война со Швецией — это самоубийство, а патриарх со своими советами, а порой и приказами залезает уж слишком далеко. Хотя…

— Ослабить Швецию неплохо бы, — говорили царю воеводы, — заставить, к примеру, с Данией воевать. То бишь Данию как старого соперника Швеции заставить с ней воевать. Пустить своего человечка к датскому королю Фридриху, да пусть он всякого наговорит супротив Швеции. Вот ежели и Дания начнет со Швецией воевать, мы, глядишь, и подписались бы.

Царь слушал, полагая, что так и следует в будущем сделать. Не знал он, что, пока его воеводы ломают головы, как бы ослабить Швецию, у этой страны мало-помалу появляется новый союзник, бывший союзник его, царя — Богдан Хмельницкий.

Уже в январе из Стокгольма пришла благодарность Ивану Выговскому за его содействие в налаживании дружеских связей между Швецией и Русью с Запорожским войском. Хмельницкий и Карл Густав объединялись для войны с Польшей. Уния Переяславской Рады трещала по швам с каждым днем все сильнее и сильнее. Царь думал и о том, как бы уже не воевать с Радзивиллом, а взять его на службу, так и быть, даровав ему привилегии. Ранее об этом сам просился Павел Сапега втайне ото всех, но, узнав, что царь не собирается назначать его Великим гетманом княжества, как и не собирается сохранять никакой автономии ВКЛ, постепенно свернул переговоры и стал также вести военные действия против Московии. Сейчас царь об этом своем чванливом отказе Сапеге уже жалел, решйв исправить ошибку, договорившись с самим Великим гетманом. Впрочем, ситуация менялась почти каждый день, как и мысли государя московского. Порой больше, чем война со Швецией, его беспокоили донесения об активности партизан, особенно в районе Смоленска, Мстиславля, Полоцка и Витебска. Чуть западней Смоленска, в Красном, действовал отряд из нескольких сот лесных мстителей, патрулирующий дороги и въезды в деревни. Выследить и разбить этих «воров» у московитян никак не получалось.

А литвинская шляхта разбегалась. Одни вместе с Великим гетманом и его почти пятитысячным войском ушли в Жмай-тию, в Кейданы, под охрану шведов, другие — в Королевец, или иначе Кенигсберг под защиту пруссов. В Королевце, некогда также литвинском городе, православный архимандрит Павел Корсак из Мстиславля с монахами Тарасом Прокоповичем, Илларионом Бакиевским и Митрофаном Пашинским подписали личную присягу на верность шведскому королю. Полоцкий купец Василь Гира прислал Карлу Густаву для войны огромные деньги — 2700 талеров Великого княжества Литовского. Впрочем, слали деньги и Радзивиллу. Особенно удивила Великого гетмана сознательность партизан: эти по большей части простые деревенские мужики не оставляли у себя, а отправляли гетману все захваченные у москови-тян денежные средства. Казна литвинского войска постепенно пополнялась.