Пурпур - Вибеке Леккеберг Страница 5

До чего же долго она хворала – месяц за месяцем! Потом потихоньку стала поправляться, и они с Анрополусом для себя двоих разыграли целый спектакль. Она была святой Екатериной, дочерью красильщика из Сиены, которой во время болезни являлись голоса. Она слышала Господа. А Андрополус изображал Григория Одиннадцатого. Лукреция нарядила его в шитый золотом плащ своего отца, получилось очень похоже, а сама повязала волосы простым полотняным платком, как монахиня. Григорий и Екатерина встретились в Баньо-ди-Виньони, и она убедила Папу Римского вернуться из Авиньона в Рим. Это было сто лет тому назад.

Из-за болезни тело Лукреции сделалось словно чужое. Теперь она даже близко не подходит к большому венецианскому зеркалу матушки – смотрится в свое, малюсенькое, отражающее только лицо, да и то по частям. Тело изменило ей, изменилось против желания. Ее желания никогда не исполняются. Как тоскливо и тревожно! Будто стоишь на берегу и глядишь на свое отражение в тихой воде, а тебя так и тянет погрузиться в нее целиком и навсегда – однажды Лукреция уже ощущала эту тягу, когда оказалась с матушкой в мареммах. [6]Тягостное воспоминание. Она тогда не поддалась пугающему влечению, не уступит ему и сейчас. Будет глядеться в маленькое зеркальце. По частям. Губы. Нос. Глаза. Все само по себе.

Играя с Андрополусом, Лукреция забывала о своей беде. Каждое утро казалось желанным, потому что обещало встречу. Она больше не будет Екатериной Сиенской. Она будет другой: прекрасной дамой в ожидании возлюбленного, женщиной, полной страстей, о которой написал книгу Пий Второй, когда еще не был Пием Вторым, в ранней молодости. Ту тоже звали Лукрецией. А Андрополус пусть станет ее избранником Эвриалом, офицером немецкого короля Сигизмунда; о, рожденный под северным небом, светловолосый и голубоглазый, как матушка Лукреции, – не той, а этой…

Книга называется «Повесть о двух влюбленных». Обложка из кожи антилопы. Она мягче телячьей, Лукреции не однажды доводилось выбирать в дубильне материал себе на башмаки. В последний раз – совсем недавно. Славные выйдут туфельки. Носки вытянутые, по нынешней моде. Обувь должна быть красной, как у матушки. Но красят пусть ализарином, который именуют еще пурпурином или кармином турецким, а делают из корня марены. Потом кожу надо обработать алунитом, квасцовым камнем, чтобы краска держалась прочно, не выгорала. Когда отец снова отправится к султану Махмуду с письмом от Папы Римского, она попросит привезти оттуда семена марены, посеет их в саду, и матушка увидит, что турецкий кармин ничуть не хуже улиточного пурпура. С каким удовольствием Лукреция надела бы новые туфли завтра, когда превратится в другую Лукрецию, в ту, из «Двух влюбленных»! Но башмаков еще ждать и ждать… Ничего – зато она тайком возьмет в матушкиной спальне одно из французских платьев, наденет его и пойдет к горячему источнику. Андрополус уже будет там. Он обещал. Они искупаются в обжигающей воде, бьющей из недр Амиаты, священной горы этрусков.

Солнце только входит в знак Льва, а она притомилась так, словно уже настал поздний вечер. На лестнице слышатся шаги. Нет уж, матушка, никто тебе не откроет!

* * *

Обнаженная Анна стояла у распахнутого окна. Задевая за верхушки кипарисов, по небу двигалось ночное светило.

Щедро напитав шелк ночной сорочки жидкой кашицей из драгоценного сосуда, который по клятвенному обету предназначался для Его Святейшества, но был уже распечатан и вскрыт ради великомученицы, Анна перекинула рубашку через туго натянутую тонкую веревку. Под первыми лучами ткань станет пурпурной. Опустевшая бутыль пусть постоит на подоконнике.

Ночь. Одиночество. Висящий на веревке шелк мягко колышется под дуновениями легкого ветерка.

Она преступила клятву. Совершила грех. Растратила понапрасну то, что не должно быть растрачено. Сначала святая Агата, потом ночная сорочка… А как же Пий Второй и его кардиналы?

Но ведь Папа Римский не приехал! Он тоже нарушил договор. Они оба нарушили – и Его Святейшество, и Лоренцо. Пурпур для вас дороже всего – так вот вам ваш пурпур!

Она прислушалась. Вокруг царила полная тишина. Ни оклика, ни цокота приближающихся лошадиных копыт. Взошел Сириус, гончий пес небесного ловчего Ориона. В долине – ни души, только овцы да козы пасутся у реки. В селениях на склонах гор светятся огоньки, ветер гладит вершины холмов. Имя ему сирокко, он что-то нашептывает ветвям кустов и деревьев, он несет из Африки жару и красный песок. Сегодня сирокко разыгрался: кипарисы шумят, балдахин над кроватью колеблется и надувается парусом. Ветер, словно мягчайший шелк, овевал Анну, нежно касался плеч, ласкал руки, грудь, бедра. Ее пальцы сами собой скользнули по телу вниз, туда, где стало влажно. Качающийся перед окном кипарис предстал тенью мужчины. Анна опустилась на пол. В тот же миг сильный порыв ветра сорвал с веревки ночную сорочку, распластал под потолком, и она, колышась, полетела над маковыми лугами. Сирокко поднял рубашку к звездному небу.

– Я лечу! – прошептала Анна.

* * *

Сирокко взвихрил сухую пыль, и Андрополусу пришлось прикрыть ладонями запорошенные глаза. А за минуту до этого ему при свете луны нежданно-негаданно явилось видение – женщина в окне, совсем голая. Тут-то песок и ослепил его: не для пастуха такое чудо, не Андрополусу и взирать на него. Но, вновь открыв веки, он увидел, что чудеса продолжаются: женщина кружилась в воздухе. Послушная объятиям сирокко, она металась влево и вправо, вверх и вниз, причудливо изгибая стан. Ветер стих. Летящая распростерлась в небе и стала похожа на ангела. Андрополус, стоя посреди отары, воздел руки горе – туда, откуда навстречу ему спешил небесный посланец. Лети сюда! Наверное, ты принес из Константинополя привет от отца! Не ты ли явился ему годы назад и повелел отослать сына далеко-далеко, чтобы турки не заставили Андрополуса служить в войске султана? И вот теперь прилетел сюда…

– Я здесь! – крикнул пастух, простирая к ангелу руки.

Но тут же испуганно прижал их к груди. Что, коли это горевестник? Вдруг отца больше нет, и его голова с искаженным гримасой лицом венчает кол посреди города?

Нет, о таком и помыслить нельзя! Светло парящий ангел вот-вот опустится среди овец и, передав радостную весть, поведет Андрополуса за собой. И вся семья снова будет вместе. В Константинополе.

Вверх-вниз, влево-вправо… Ангел воспарил над кипарисами и устремился к оливковой роще, что рядом с домом приходского священника. Потом, подхваченный ветром, ненадолго скрылся из глаз. Андрополус, радостно смеясь, пустился следом. Казалось, ветер подхватил и его.

– Ангел, ангел, вон там! – кричал пастух. Пес отвечал лаем. Овцы тесной толпой семенили за босым тонконогим Андрополусом по крутым склонам и глинистым овражкам. Мимо кипарисов, мимо большого дуба, а ангел парил и кружился выше крон. Сирокко испустил последний вздох. Если ангела нес ветер, то теперь небесный гонец опустится, должно быть, на оливу у дома падре. Так оно и вышло.