Быстрее молнии. Моя автобиография - Усэйн Болт Страница 5

Иногда я убегал поиграть в дом своего друга – он жил на клочке земли как раз на пути возвращения отца домой. Прислушиваться к приближению старого отцовского мотоцикла там было сложнее, но я нашел уловку. Когда я ускользал из дома, то брал с собой нашу собаку Брауни. Если вдруг вдалеке раздавалось гудение мотоцикла, уши Брауни поднимались задолго до того, как этот шум мог услышать человек. Как только собака подавала мне этот знак, я уже был готов вскочить и бежать. Так пес научил меня тому, что в дальнейшем станет главным в моей жизни:

Прислушаться к выстрелу…

Бах!

Перепрыгнуть через препятствие и бежать, бежать, бежать…

Моим первым тренером стала собака. Поразительно!

Я хочу еще кое-что рассказать про свою семью. У меня был младший брат Садики и старшая сестра Кристина, но у нас были разные матери. Это прозвучит дико для многих людей, но такой семейный расклад часто встречается на Ямайке. У моего отца были дети от двух других женщин, и когда я родился, мои родители не были женаты. Однако мою маму это не сильно беспокоило, и всякий раз, когда Садики или Кристина приезжали погостить к нам в Коксит, она относилась к ним, как к собственным детям.

Даже когда я подрос и стал разбираться в сложностях любви и брака, ситуация в моей семье никогда меня не смущала. Папа и мама поженились, когда мне было 12 лет, и единственное, что стало поводом для расстройства в этот день, – непозволение стать «мальчиком с кольцами», или, как это обычно называют, «дружкой» на свадьбе. Я хотел сам передать обручальные кольца своему отцу во время церемонии, но эта обязанность была поручена кому-то другому из деревни, возможно, потому что тогда я был слишком юн.

Меня никогда не волновало, что у брата и сестры другие матери, для меня это было чем-то естественным. Так или иначе, общение в наших семьях строилось на дружбе и теплых взаимоотношениях. Мы не чувствовали напряженности, даже когда в разговоре заходила речь о чем-то достаточно личном. Я очень близок с родителями и говорю с ними обо всем, даже сейчас в телефонных разговорах часто затрагивается тема их интимной жизни, особенно когда отец хочет чем-то поделиться.

Это странно. Я могу говорить с папой обо всем: погоде, машинах, – но все равно разговор заканчивается в их спальне. Помню, как однажды разговаривал с ними по телефону по громкой связи и начал разговор со слов: «Эй, пап, как дела?», и в тот же момент речь зашла о сексе.

– Привет, Усэйн, – сказал он. – Я отлично. Твоя мама тоже отлично. Мы сейчас тут немного шалим…

Я не мог в это поверить. Это была картина, которую я вовсе не хотел представлять.

– Что?! – воскликнул я. – Боже! Мам, заставь его прекратить!

Но чаще всего я относился к этому с юмором, потому что разговоры в таком духе слышал годами, еще с тех пор, как был совсем маленьким. Иногда приятели отца, проезжая мимо нашего дома на работу часов в шесть утра, выкрикивали из своих машин всякие скабрезности и грубые слова.

Первый раз я осознал, что не все в этой жизни совершенно, когда впервые столкнулся со смертью. Умер мой дедушка, мамин отец. Он поскользнулся на мокром полу, когда нес вязанку дров, и ударился головой. Дедушка потерял сознание. Это случилось на моих глазах, и я не знал, что делать, глядя на него бездыханного. Я чувствовал себя беспомощным. Мне было всего девять лет, и тогда я ничего не знал о правилах первой помощи. Я запаниковал и бросился в соседнюю комнату за взрослыми. Когда пришли мама и соседи, мне сказали, что я ничем не мог помочь. У дедушки случился сердечный приступ, а поскольку Коксит был отдаленным поселком с плохими дорогами, то родители не смогли моментально доставить его в больницу. Дедушка умер вскоре после случившегося.

В детстве я не понимал смерти. Я ничего не чувствовал, потому что по-настоящему не осознавал, что происходит. Я видел, что все были грустными, когда мы пошли на похороны, что все плакали, особенно мама и ее сестры, но в силу возраста я не испытывал той же боли. Для меня было ужасно, что мама расстроена, но я был слишком мал, чтобы понимать, что такое смерть и похороны. После похорон я снова пошел играть с друзьями.

Религия меня тоже смущала, а она много значила для моей семьи, особенно для мамы. Она принадлежала к христианской церкви адвентистов седьмого дня, и мы ходили на службу каждую субботу, потому что именно этот день у них почитается особо. Отец же не был столь усерден. Он ходил с ней, может быть, дважды в год: на Рождество и в канун Нового года, но, несмотря на то что религия была для него не столь важна, отец уважал мамины убеждения. Мама пыталась заинтересовать и меня религией, но не слишком усердно. Она читала мне Библию, чтобы научить отличать хорошее от плохого, но никогда не навязывала свою веру, чтобы не отвратить меня полностью.

«Если я сильно принуждаю людей к чему-либо, они просто назло делают все наоборот», – сказала она мне однажды.

Несмотря на ее мягкий подход, мне не очень нравилось ходить в церковь. По мере того как я взрослел и стал ходить на спортивные мероприятия, я особенно радовался, когда они проходили по выходным, потому что это означало, что мне не придется идти на службу. Тогда мама стала приучать меня к утреннему служению Богу – 20 минут богопочитания: пение молитв, разговоры о Боге и чтение Библии. В этом случае она смирялась с тем, что в эти выходные я не пойду в церковь.

Такая религиозная практика затягивала меня, и с возрастом я все чаще стал обращаться к вере, особенно когда осознал, что мне дан дар свыше. Я замечал, что часто Бог помогает тем людям, которые стремятся помочь себе сами. Каждый раз, когда я находился на стартовой линии и знал, что выполню задачу, которую поставил с утра тренер, я сжимал распятие на моей шее, бросал взгляд на небо и просил Его помочь и послать мне сил.

После этого короткого разговора все и случалось.

* * *

Суператлет не может просто встать на стартовую линию на забеге и победить без предварительной усиленной работы. Он не может рассчитывать на золотые медали или мировые рекорды без самодисциплины. И, поверьте, в доме Болта была и тяжелая работа, и дисциплина – серьезная дисциплина.

Мой отец был заботливым и любящим родителем и делал максимум возможного. Но также он был настоящим хозяином в доме, строгим консервативным отцом, и для него всегда были важны манеры и уважение. Я не был плохим ребенком, но если вдруг переступал границы, отец всегда читал мне нотации. А если я переступал границы сильно, он мог не только повысить голос, но и ударить меня, потому что придерживался традиционных, патриархальных методов воспитания, именно так поступал и его отец. Вот этих побоев я всегда боялся.

В наши дни суровое домашнее воспитание многие люди считают неприемлемым, но оно распространено на Ямайке, где детей часто наказывают, когда они учиняют беспорядок или что-нибудь вытворяют. И я от них ничем не отличался – меня били по заднице каждый раз, когда я совершал подобные проступки, и я уже мог предугадать, за что меня ждет порка. Если я был виноват перед отцом, то уже через несколько секунд мог понять, стоит ли готовиться к побоям.