Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - Леонид Колосов Страница 5

— Дурачок, ты не то читаешь. Дойдет дело и до Фореля. А сначала полистай-ка вот эту…

Порывшись в своем книжном шкафу, он вытащил потрепанный том. Книга мне сразу не понравилась. Прежде всего — толстая, потом фамилия у автора труднопроизносимая — Джованьоли, да и заголовок непонятный — «Спартак». «Если про футбол, — недоуменно подумал я, — то почему так много?»

Книгу читал я взахлеб. Резко упала успеваемость, и дневник запестрел тройками. Но книжку у меня не отбирали, пока не была перевернута последняя страница. Усидеть дома и не рассказать о римских гладиаторах было просто невозможно.

Поначалу разновозрастная братия с нашего двора весьма скептически восприняла мое горячее желание изложить в конспективной форме произведение Рафаэлло Джованьоли «Спартак». Мальчишки и девчонки были увлечены выступлением Володьки Киру по прозвищу Жиган — верховода и драчуна. Жиган сидел на приступке парадного входа в дом и, терзая одну-единственную струну балалайки, надрывно пел о том, как «мать свою зарезал, отца свово убил, сестренку-комсомолку в колодце утопил…» Жиган явно тяготел к уголовщине. Задумчиво ковырявшая в носах аудитория с одобрением отнеслась к новому песенному шедевру Жигана. Размягченный успехом, он милостиво разрешил: «Пусть Сова — такое прозвище мне дал Володька — рассказывает. Если будет неинтересно, то нос ему расквашу».

Нос мой в тот раз не пострадал. Я рассказывал историю необыкновенного фракийца ровно три дня. И после того, как начала подозрительно сморкаться Лидка Кротова, она же Мотыга, допущенная в мужскую компанию за то, что бесстрашно лазила на крышу по пожарной лестнице, а также безвозмездно снабжала Жигана отцовскими набивными папиросами с необычно длинными мундштуками и медово пахнущим табаком, наш предводитель взял слово. «Отныне, — твердо заявил он, — Сову можно лупить только с моего разрешения. Все мальчишки будут делиться на легионеров и гладиаторов, а Лидка будет зваться не Мотыгой, а Валерией…» Мне как первооткрывателю удивительной истории предстояло перевоплотиться в Красса, а за собой Володька Киру оставил роль Спартака. Но, как безапелляционно заявил он, в битве буду побеждать не я его, а он меня. В противном случае Жиган опять-таки обещал «расквасить» мой многострадальный нос.

Наши «битвы» продолжались долго, очень долго. В игру втянулись мальчишки и девчонки из других домов и дворов, пока в один прекрасный день ее не прекратило активное вмешательство участкового, которого все время подзуживал наш дворник Тихон, яростно невзлюбивший древнеримскую историю. А потом началась война…

22 июня 1941 года… Было воскресенье, но не просто воскресенье. В этот день маме исполнилось тридцать пять лет. Соседка Анна Яковлевна с утра поставила тесто для пирогов, отец ушел на Арбатский рынок, чтобы снабдить Арсения Никитича сырьем для «генеральского» жаркого. Мне же поручили сбегать в магазин «Гудок» на улице Герцена — купить сахару и разных конфет для гостей, которые должны были прийти на торжество. И вдруг заговорили все репродукторы на улицах и площадях. Такое случалось только по праздникам, но это был, увы, не праздник…

Как-то очень быстро опустел двор. Кто уехал в эвакуацию, кто в деревню, подальше от начавшихся бомбежек. В августе я сдал вступительные экзамены в Московский электромеханический техникум, но учиться не пришлось. В сентябре учебное заведение эвакуировали куда-то за Урал, и я пошел работать на отцовский рентгеновский завод учеником фрезеровщика. Запомнилось 13 октября 1941 года. Вернувшись с работы, я застал мать за странным занятием: она сжигала в нашей голландской печке гениальные произведения вождей Великой Октябрьской революции товарищей Ленина и Сталина, а также другие книги и брошюры социалистического содержания, включая работы Карла Маркса и его верного коллеги Фридриха Энгельса. Я был потрясен кощунственным отношением моей принципиальной в вопросах этики родительницы к работам классиков марксизма-ленинизма.

— Мам, ты что же, родная, делаешь?!!

Мама оторвалась от своего инквизиторского занятия и растерянно посмотрела на меня:

— Ты ничего не знаешь, сынок?

— Нет, ничего нового…

— Немцы под Москвой… Могут занять город и нас всех расстреляют за эти книжки. А так, если ничего не найдут крамольного, может и уцелеем…

— Мама, ты что, с ума сошла? Наша Москва устоит, обязательно устоит. Товарищ Сталин сказал, что победа будет за нами…

— Дай Бог, чтобы товарищ Сталин оказался прав. Вся Москва бежит.

— А мы не побежим! Вот придет отец, он тебе даст за сожжение его библиотеки.

Отец, к моему удивлению, одобрил действия матери. «Осторожность никогда не мешает, сын, — сказал миролюбиво он. — Нам, видно, придется остаться в Москве. Надо быть готовыми ко всему…»

Приятели со двора разъехались кто куда. Жигана посадили за воровство, и он, как стало потом известно, погиб под Москвой в штрафном батальоне. Я же вкалывал по десять часов на заводе, гордо отдавая зарплату матери, и проявлял все больший интерес к противоположному полу, чему в немалой степени способствовала Лидка Кротова, оставшаяся вместе с родителями в Москве и позволявшая в редкие минуты свиданий залезать ей под юбку…

А потом разгром немцев под Москвой и неожиданная сенсация, принесенная в феврале 1942 года моим отцом: «Мать, надо срочно собираться. Завод эвакуируют в Актюбинск. Я ведь в номенклатуре, надо ехать».

Так мы и поехали в поезде, который добирался до Актюбинска почти целый месяц. Вот тут-то я и получил на всю жизнь глубокое отвращение к железной дороге. Здесь, в вагоне, поймал первых вшей, познал унижение, стоя в очереди около единственного сортира, когда подпирало так, что хотелось убить всех впереди стоящих. Единственную книгу взял. В далекое и мучительное путешествие я взял с собой книгу, которая меня спасала от всех бед и грустных мыслей. Вы, конечно, догадались, какую… Правильно! Это был «Спартак» Джованьоли. О, как мне помогла эта книга! В ночную смену в цехе, где я работал, как вы уже знаете, фрезеровщиком, довольно часто вырубали электроэнергию, и бывшие зэки, собравшись вокруг меня, с увлечением слушали о подвигах и любви сентиментального римского гладиатора. От уголовников и я, в свою очередь, набрался полезных житейских премудростей, которые потом оказались небесполезными в моей будущей разведывательной работе. При помощи незатейливой железяки я научился открывать довольно сложные замки, не раздумывая, бить первым, когда нависала угроза быть избитым даже превосходящими силами противника, не предавать друзей, если они оказывались не совсем порядочными людьми, обязательно отдавать долги, особенно карточные, и самое главное, я научился каким-то шестым чувством отличать порядочного человека от фраера, то бишь сукиного сына. А сие чрезвычайно важно в разведывательной работе — сразу же почувствовать, с кем ты работаешь: с честным агентом или с подставой контрразведки противника. А жизнь между тем преподносила все новые и новые сюрпризы. Подцепил я в Актюбинске тропическую лихорадку, и местные эскулапы сказали отцу, что излечить меня от этого изматывающего недуга сможет лишь перемена климата. И вот отец, используя свои старые связи, добился от министра электропромышленности товарища Алексина перевода меня с оборонного предприятия № 692 в городе Актюбинске на оборонное предприятие НИИ-627 в городе Москве, что находилось неподалеку от метро «Красные ворота». Научно-исследовательский институт работал над усовершенствованием турелей, а проще говоря — вертушек с пулеметами для самолетов-бомбардировщиков, и разрабатывал всякие хитрые штуковины для оборонной промышленности. Приехав в Москву в марте 1944 года, мы с матерью поселились у моего деда Григория Петровича, частного сапожника, в его подвале и опять же в Собиновском переулке. Комнату в коммунальной квартире заняла в наше отсутствие семья разбомбленных москвичей, и вернуть ее не удалось. Мама пошла работать в свои производственные мастерские Большого театра и скоро стала основной кормилицей, ибо была великолепной мастерицей по художественной вышивке, водила дружбу с тогдашними великими певицами, и особенно тесную — со знаменитой меццо-сопрано Марией Петровной Максаковой. Я специально упомянул ее, ибо имел совершенно удивительную встречу много-много лет спустя с ее дочерью Людмилой, ставшей драматической актрисой Вахтанговского театра, и не где-нибудь, а в сказочной Венеции. Но об этом немного позже…