Сент-Экзюпери, каким я его знал... - Леон Верт Страница 5

Сожалею, что не застал вас обоих. Я приходил посмотреть, как управляется Верт с моей зажигалкой и часто ли он меняет кремень (в этой штуковине есть одна хитрость…).

Сегодня утром я вернулся из Лиона, к вам зайду завтра. Как ведет себя «Бугатти», шина достойно выдержала испытание?

А тормоза?

Дорогие Леон Верт и Сюзанна, я очень рад счастливой случайности, позволившей нам обитать на одной и той же планете и по еще более счастливой случайности в одну и ту же эпоху! А ведь это было до того маловероятно, учитывая количество планет и эпох… Об этом есть песня, когда-то Верт говорил о ней…

Дорогой Леон Верт,

Я был бы рад обнять Вас, но сейчас за мной зайдет Консуэло, я обещал позавтракать с ней.

Попытаюсь встретиться с Вами до отъезда.

N.B.: Фронт у Суассона и пр. держится хорошо. На Сене путаницы больше, но все не безнадежно.

Дорогой Верт, я проездом на десять минут, отправляюсь на сорок восемь часов в Тулузу на испытания. Надеюсь увидеться с Вами, когда буду возвращаться обратно через Париж. Полеты прошли хорошо.

Будьте добры, скажите Консуэло, что я пытался связаться с ней во время моего краткого пребывания здесь, и надеюсь, что смогу увидеть ее на обратном пути; я предупрежу ее (позвоню из Тулузы).

Передайте ей прилагаемую бумагу для квартиры, которую я подписал, она должна сама отнести ее и тоже подписать.

Огромное спасибо. Обнимаю вас обоих.

Дорогой Леон Верт,

Я отправляюсь на фронт (авиагруппа 2/33, полевая почта 897) в дальнюю разведку. Поскольку я не очень кровожаден, мне это больше по душе, чем бомбардировка.

Как жаль, что Вас не будет со мной перед моим посвящением в воины.

Завтра обедаем у вас.

Всякий раз, открывая «Марианну», я чувствую, как у меня замирает сердце. Мне это очень приятно.

Дорогие Леон Верт и Сюзанна, от всего сердца обнимаю вас.

Дорогой Верт,

Я проездом в Париже, всего на пять минут. Прогулялся сегодня по отвратительно мощенным закоулкам и увидел там – устроенный специально для меня – прекраснейший в мире фейерверк.

Ни разу не присел на скамейку, вот так!

Обнимите Сюзанну,

Заходил за вами перед ужином.

Я очень огорчен, что не застал вас, поскольку чуть-чуть опоздал.

Позвоните мне в Отёй 94–21.

Спасибо.

Они ушли!

Смиренный сорокавосьмичасовой отпускник просит о милости, уповая на трапезу…

Если вы можете принять меня завтра в час дня, то я приеду.

Если до полудня вы не позвоните в Отёй 94–21, значит, вы будете дома. Звоните только в том случае, если вы заняты.

Если вы дома, я буду счастлив!

Потому что это лучший друг, который есть у меня на земле.

Какое мне дело, что он был великим, гениальным и самым светлым из людей? Я ничего не хочу о нем знать, меня интересует только наша дружба. И какое дело до этой дружбы тем, кто не был к ней причастен?

Я решил рассказать о нем только потому, что его нередко представляли неким монолитом, а его портреты мало походили на оригинал. Безусловно, он был товарищем Мермоза и Гийоме. Безусловно, он преобразил авиацию в поэзию. Он, как архангел, находился между небом и землей, он летал среди звезд в ночи, и, затерявшись в пространстве и уже не ведая, какие из огоньков светят с Земли, должен был выбирать планеты, потеряв свою. Безусловно, его легенда непоколебима. Он был достоин своей легенды. Это чудо. А однажды он даже превзошел свою легенду. Хотя, конечно же, можно довольствоваться и этой легендой, и этой героической реальностью, которые так тесно переплетаются, так безупречно совпадают.

Однако это проявление героизма, которое может найти отражение в лубочных картинках, было у него само собой разумеющимся. Поэтому мы вовсе не стремились распознать его истоки, определить, что оно ему давало и чего лишало. Мы пришли к мысли, что он просто-напросто герой, ну что-то вроде того, как люди от природы бывают блондинами или брюнетами. Когда во время войны мы видели его в промежутках между боевыми вылетами, нам и в голову не приходило, что он может умереть.

Если я нарушаю целомудрие дружбы, Тонио, то потому, что мне кажется, будто ты сам побуждаешь меня к этому. Ты как-то в шутку сказал, что я «довольно покладистый малый». Наверняка ты иронично намекал на скверный характер, который мне обычно приписывали. Но я скорее склонен думать, что ты таким образом иносказательно и в сдержанной манере хвалил меня за твердость, которой я за собой не признавал. Вполне возможно, что именно ты и побуждаешь меня говорить о тебе и не поддаваться ленивому соглашательству, как обычно бывало, когда ты находился рядом со мной.

Я не стремлюсь к восхвалению и литературным рассуждениям. Я ничего не буду говорить о книгах Сент-Экзюпери. Им присуща безупречность шедевров. Однако, прежде чем попытаться представить – нет, не портрет, но робкий эскиз человека таким, каким он был, я выделю из «Цитадели» некоторые мысли, вызывавшие у моего друга беспокойство в последние годы его жизни.

Я попытаюсь схематически отобразить мысль, которая непрестанно преобразуется в поэзию, и поэзию, которая непрестанно преобразуется в мысль. Это не идеологический портрет, но и, надеюсь, не карикатура идей. Я выборочно отобрал его изречения, определяющие тонкие различия. Думаю, что я не преувеличиваю значение этого толкования.

Мои выводы могут показаться неожиданными. Но, по крайней мере, интерпретируя, я предупреждаю об этом читателя.

Какая-то из мыслей моего друга, как мне помнится, непосредственно связана с возражением, которое она у меня вызывала. Эта взаимосвязь неразделима. Я не отметаю возражение. Я обращаю его к нему в силу неодолимой иллюзии. Я не могу помешать себе продолжить прерванный диалог.

«Нет сомнения в том, – писал один литературный критик по поводу “Цитадели”, – что Сент-Экзюпери не опубликовал бы этот текст в таком виде. Полагаю, это своего рода предательство, и читателя следует предупредить…»

Издатели предупредили читателя. Известно, что, прежде чем отдать в печать какое-то произведение, Сент-Экзюпери несколько раз правил текст. Каждую такую версию он называл пустой породой. Текст «Цитадели» – это некая пустая порода. Внешняя оболочка. Это надиктованные на диктофон заметки, заметки устные, сиюминутные. И Сент-Экзюпери сам говорил, что собирается работать над ними еще лет десять… «Цитадель» – это импровизация органиста. Мысль возникает как будто из бессознательного, в чистом виде, не подвергаясь обработке. Говоря фрейдистским языком, такого рода словесный сон, возможно, выражает освобожденное желание или же желание, подправленное цензурой.