Братья Бельские - Питер Даффи Страница 5

Толерантность нового правительства по отношению к еврейскому самосознанию благоприятствовала развитию сионизма, который пропагандировал возвращение евреев на Землю Обетованную. Среди местных сионистов было несколько фракций, включавших в себя молодежные группы. Существовало также много разнообразных религиозных партий; некоторые находились в оппозиции к сионизму, а также светским партиям; другие рассматривали социализм как наилучший путь к процветанию еврейского народа.

Новые свободы привели к установлению системы светского еврейского образования, быстро распространившейся по всей Польше. В Новогрудке особой популярностью пользовалась школа Тарбут, которая специализировалась на сионистском образовании, где занятия велись на иврите, древнем священном языке, позднее трансформированном в повседневный язык. Значительная часть молодых евреев посещала также и польские средние школы, в которых, в отличие от еврейских светских и религиозных учебных заведений, не брали плату за обучение. Меньшая часть училась в очень престижной средней школе, названной в честь самого выдающегося сына Новогрудка поэта Адама Мицкевича. Учащиеся этой школы носили красивую черную форму с эмблемой на правом рукаве.

Однако все эти свободы не приводили к повышению уровня жизни населения. Когда в начале 20-х годов польское руководство ослабило ограничения на передвижение, иностранцы, появившиеся в городе, были поражены бедностью, которую они увидели. Уроженцы Новогрудка, жившие вдали от родного города, решили ему помочь. Родившийся в Новогрудке Александр Гаркави, нью-йоркский писатель и лингвист, переводчик «Дон Кихота» и других произведений мировой классики на идиш, организовал сбор средств в синагоге в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене, прихожанами которой были четыре тысячи еврейских эмигрантов из Новогрудка. Он убеждал их жертвовать «несчастным, нищим, гонимым и преследуемым» из их родного города. В результате ему удалось собрать более 40 тысяч долларов. На эти деньги в городе было учреждено несколько общественных институтов, включая сиротский приют, бесплатную столовую для бедных и библиотеку.

Город с численностью приблизительно в десять тысяч человек также населяли поляки, в основном принадлежавшие к правящему, землевладельческому классу (многие переехали в этот регион по инициативе правительства с целью увеличить численность польского населения); белорусы, составлявшие рабочий класс, и несколько сот татар, исповедовавших ислам. Но, несмотря на значительный прирост нееврейского населения, Новогрудок в период с 1920-х по 1930-е годы по-прежнему оставался шумным центром еврейской жизни. По воспоминаниям одного из бывших горожан, в субботу жизнь в городе замирала. Даже иноверцы старались не нарушать тишину в этот священный день.

Бейлэ произвела на свет еще двоих детей — Якова в 1924 году и Аарона в 1930-м; всего она родила двенадцать детей, одиннадцать из которых выжили. Старшие дети, в то время, когда они не были заняты работой на мельнице, ездили в город, где на них смотрели как на нищих деревенских простолюдинов, неизменно проигрывавших на фоне более зажиточных городских евреев. Зусь в течение пяти лет посещал школу Тарбут, а также присутствовал на нескольких собраниях молодежной группы «Бетар», являвшейся частью воинствующей группировки сионистского движения. Тувья стал членом организации «Мицрахи» [1], которая состояла из строго соблюдавших религиозные предписания сионистов, и какое-то время даже подумывал о том, чтобы уехать в Палестину. Но после того как один из членов «Мицрахи» застал его за курением сигареты в шабат, его попросили прекратить посещать собрания.

И в самом деле, несмотря на то что они искренне гордились тем, что принадлежат к великому еврейскому народу, большинство детей были менее чем почтительны в отношении религиозных предписаний. Давид и Бейлэ соблюдали в доме кашрут, но мальчики частенько прятали ветчину на конюшне и с удовольствием уплетали ее втайне от родителей. Один из старших братьев Давида, рьяный ортодокс, пришел в ужас, когда увидел, что дети Бельских ничем не отличаются от своих соседей-крестьян. «Приведите мне одного из детей, и я сделаю из него настоящего еврея», — сказал он. И Давид предложил ему одного из младших мальчиков. Мальчик, которого назвали Иисус Навин, переехал вместе со своим дядей в Новогрудок, где, получив всестороннее религиозное воспитание, был отправлен в одну из лучших духовных академий. К двадцати двум годам он уже был раввином.

В 1927 году Тувья, которому исполнился двадцать один год, обаятельный молодой человек с темными волосами, достаточно высокий (приблизительно метр восемьдесят пять), был почти готов сбежать из родного дома, желая поскорее открыть для себя мир за пределами маленькой деревушки, где он родился. Но тут его призвали в польскую армию и распределили в Варшаву, где он служил в Тридцатом пехотном батальоне. За шесть месяцев он проявил себя так хорошо, что ему поручили обучение новых рекрутов.

Но в Варшаве ему пришлось вкусить и прелести антисемитизма, который не так ощущался в Станкевичах. Когда он попросил у повара растопленного куриного жира, чтобы намазать его на хлеб, тот ответил: «Катись отсюда, поганый еврей». Тувья, недолго думая, схватил повара одной рукой и принялся молотить другой. Потом он бросил его на стол и схватил кухонный нож, которым, к счастью, несмотря на ярость, не воспользовался. Вместо этого он взял стул и разбил им лицо повару.

После двух недель, проведенных в больнице, у повара хватило глупости снова искусить своего противника.

— Запомни, еврей, — сказал он. — Я еще до тебя доберусь, и тогда ты труп.

— Еще одна подобная угроза, — ответил Тувья, — и я похороню тебя заживо.

Этот инцидент был подвергнут тщательному расследованию. Объясняя свое поведение вышестоящему офицеру, Тувья описал в красках то, как он гордится тем, что служит в рядах польской армии, защищая свою страну. Повар, по его словам, оскорбил не только его, но, как он выразился, и саму армию. «А я всегда готов отстаивать честь мундира», — сказал он. В результате никаких действий против него не было предпринято.

После двух лет в остальном ничем не примечательной службы Тувья возвратился домой в звании капрала. Затем с помощью свахи нашел себе жену по имени Ривка и переехал в городок Субботники, расположенный в пятидесяти километрах к северу от Станкевичей. «Была ли она хорошенькой? — говорил он. — Не буду врать. Не слишком». Но ее семья держала большой процветающий магазин, самый крупный в городе, и Тувья в одночасье превратился в успешного торговца. Любовь никогда не была для него самоцелью. «Я больше думал о своей жизни», — признавался он.

Как и служба в армии, женитьба позволила ему расширить свой кругозор, приобщиться к достижениям крупных городов. По делам семейного магазина он часто наведывался в Вильно, главный еврейский центр, считавшийся литовским Иерусалимом. Во время одной из таких поездок он приобрел радиоприемник, первый приемник в городе. Молодые, часто в компании соседей, слушали радиотрансляции из Москвы, Берлина и Варшавы. Тувья был постоянным читателем нескольких газет — на разных языках — и мастерским рассказчиком: он любил иллюстрировать современные проблемы историями из Ветхого Завета. Обаятельный сын кроткого мельника демонстрировал пытливый ум и утонченные манеры, которые никак не вязались с его деревенским прошлым. Всякий, кто встречал его, неизменно чувствовал, что он предназначен для чего-то большего, нежели торговля в магазине.