Барон Унгерн - Андрей Жуков Страница 5

Лишь в последние годы в современной исторической литературе появилась иная, более справедливая, оценка роли немецко-шведского фактора в развитии русского общества, в частности армии и флота. Почему русские императоры так охотно принимали немцев и шведов на военную службу? Эта традиция была свойственна и для XVIII века, и для XIX века, сохранялась она и в первые десятилетия XX века. Современный историк Сергей Волков объясняет подобную пронемецкую политику высоким профессионализмом, исполнительностью и дисциплиной немецкого и шведского элемента: «Они отличались высокой дисциплиной, сравнительно редко выходили на протяжении службы в отставку, держались достаточно сплоченно, к тому же многие из них имели высшее военное образование». Бывшие потомки членов рыцарских орденов были настоящими профессионалами, глубоко впитавшими в себя дух многих поколений средневековых воинов Христовых.

Следует отметить еще и то, что протестантская часть немецкого и шведского элемента в русской армии отличалась высокой нравственностью, поэтому связанных с их именами скандалов, особенно на почве «женского вопроса», практически не наблюдалось. Немцы и шведы отличались от остальных офицеров так называемым остзейским типом: сдержанностью, воспитанностью, холодностью, переходившей порой в чопорность, умением вести светскую беседу и в то же время «держать дистанцию». При этом следует заметить, что, вопреки распространенному мнению о «богатых немцах-эксплуататорах», якобы «бессовестно наживавшихся на страданиях прибалтийских и русских крестьян», большинство остзейских баронов находились, несмотря на все свои пышные титулы, как правило, в весьма стесненных материальных обстоятельствах.

Остзейцы заняли место не желавших служить русских дворян, активно использовавших привилегии, дарованные им в соответствии с первым пунктом «Манифеста о вольности дворянству» (1762 г.): согласно данному пункту, дворяне по своему желанию могли устраняться от государственной службы или вообще покидать пределы России (пункт 4). Дореволюционный русский историк А. Е. Пресняков так оценивал роль и место остзейских дворян в государственной системе Российской империи: «Среда остзейского дворянства — с ее архаическими и монархическими традициями — стала особенно близкой царской семье в период колебаний всего политического европейского мира».

Вот как известный художник Алексей Бенуа описывает в своих воспоминаниях двух типичных офицеров-остзейцев: «Оба (барон К. Делингсгаузен и граф Н. Ферзен) были типичными «остзейцами», оба сильно белокуры, оба говорили по-русски правильно, но с легким немецким акцентом, оба были отлично воспитаны и изысканно вежливы… Граф Ферзен сохранял всегда дистанцию, что и соответствовало его характерно германской, абсолютно прямой осанке, его высокому росту и «аполлоническому» сложению». Чрезвычайно любопытным представляется также замечание А. Бенуа о своих товарищах, что «они никогда не впадали в сплетни».

Необходимо также отметить высокую преданность представителей остзейских родов правящей в России династии Романовых. Царская династия являлась для них олицетворением собственных моральных и нравственных идеалов. Офицер лейб-гвардии Семеновского полка, позже генерал-майор А. А. фон Лампе, принадлежавший к тому же специфическому кругу, что род баронов Унгерн-Штернбергов, писал уже после падения монархии, в 1917 году: «Страна, которая приютила моих предков, стала для меня настоящей Родиной, и настолько, что я, как умирающий гладиатор, гибну, но шлю ей последний привет и питаюся одной надеждой — мое проклятие победителю приведет его к поражению, и, таким образом, я, умирая, достигну цели — освобожу Родину… Родине я дал все…»

Многие представители немецко-шведского дворянства вступали в смешанные браки, принимали православие и постепенно окончательно «обрусевали». В1913 году на службе в Русской Императорской армии числилось 1543 генерала. Из них немецкие фамилии носили 270 человек. Интересно, что среди генералов немецкого происхождения православных было даже больше, чем протестантов: 154 и 113 человек соответственно. Среди них были такие «откровенные по своему происхождению» немцы и шведы, как барон П. Н. Врангель (фамилия датского происхождения, XII век), о котором мы уже говорили выше, генерал, будущий главнокомандующий русской армией в 1920 году; герцог Г. Н. Лейхтенбергский, ставший в эмиграции одним из руководителей монархического движения; граф Ф. А. Келлер (шведского происхождения, XVII век), «первая шашка русской армии», герой Первой мировой войны, убежденный монархист, расстрелянный петлюровцами в Киеве зимой 1918 года; граф А. П. Беннигсен, командир Сводно-кирасирского полка в Добровольческой армии; министр двора граф С. К. Фредерикс; командир Семеновского полка полковник Г. А. Мин, подавивший со своим полком московский мятеж в декабре 1905 года, а позже погибший от рук террористов, и многие другие. [4] Переход в православие являлся одним из признаков сплочения, консолидации офицерского корпуса. Впрочем, и невзирая на вероисповедание, подавляющее большинство офицеров ощущало себя русскими «по присяге и долгу».

Именно в этой, «остзейской среде», в которой культивировались средневековые рыцарские ценности долга, чести, преданности своему сюзерену, произошло формирование взглядов и характера барона Р. Ф. фон Унгерн-Штернберга. Рыцарство в его представлении как бы преобразовывалось в офицерство, унаследовавшее средневековые рыцарские традиции и психологию. Многие представители остзейской аристократии, служившие в лучших, гвардейских частях Русской Императорской армии, имели древние тевтонские корни. Например, графский и баронский род Менгденов, один из родоначальников которого, Иоанн фон Менгден, был даже магистром Тевтонского ордена в Ливонии; один из предков баронского рода Розенов, Вольдемар, состоял в числе рыцарей ордена, а другой — Георг — являлся фохтом ордена; представители графского рода Цеге фон Мантейфелей были связаны с Ливонским орденом — филиалом Тевтонского ордена Пресвятой Девы Марии в Прибалтике. К Тевтонскому ордену имел прямое отношение, как мы помним, и один из предков барона — Халза Унгерн-Штернберг.

Известно, что сам барон чрезвычайно интересовался своей генеалогией. Практически все офицеры Азиатской конной дивизии, служившие под началом Унгерна (A.C. Макеев, М. Г. Торновский, В. И. Шайдицкий, H.H. Князев и ряд других), были в той или иной степени информированы о родовом древе дома Унгернов. Барон часто вспоминал о своих предках даже в разговорах со случайными собеседниками, пытаясь осмыслить собственное место и роль в родовом древе Унгернов. 15 сентября 1921 года, во время заседания революционного трибунала в Новониколаевске, рассматривавшего «Дело гражданина Унгерна», на вопрос председателя суда Опарина «Чем отличился Ваш род на русской службе?» — Унгерн ответил: «72 убитых на войне». Предки Унгерна, как и представители других остзейских родов, честно служили Российской империи. За свое дворянство и связанные с ним привилегии они рассчитывались самой твердой валютой — собственной кровью и самой жизнью.