Конкистадоры. История испанских завоеваний XV- XVI веков - Иннес Хэммонд Страница 5

Всего четыре месяца спустя громкие требования народа привели к изданию эдикта, представленного Торквемадой, об изгнании евреев. Это было суровым возмездием за неспособность евреев слиться с основным населением, но, по сути, оно не было чем-то большим, чем в других европейских странах, которые делали то же самое, но с меньшим шумом. Когда наконец пала Гранада, религиозный энтузиазм испанцев достиг своего пика, а несколько лет деятельности инквизиции и публичных аутодафе воспламенили ненависть народа к еретикам. Кроме того, сказывалась нетерпимость к инородцам новообретенного национального единства. Евреи бежали тысячами в Португалию, Африку, Италию, Турцию и Левант [12]. В результате Испания оказалась в проигрыше, поскольку евреи представляли собой наиболее культурную, деятельную и знающую часть общества.

Вот каким был мир, в котором родились конкистадоры: мир религиозной и расовой нетерпимости, сражающихся за веру рыцарей и марширующих армий, мир войн, разорения и всевозможных перемен. Воспитывались они под влиянием воинствующего религиозного пыла и ощущения непобедимости испанского оружия. Сантьяго и Дева Мария – какая еще поддержка требовалась мужчине, когда его конь с грохотом несся в сражение? Два величайших конкистадора родились в одной и той же провинции – Эстремадуре: Эрнан Кортес – в 1485 году в небольшом городе Медельин, Франсиско Писарро – на десять или двенадцать лет ранее в городе Трухильо. Кроме того, между ними существовали и родственные связи. Кортес был сыном Мартина Кортеса де Монрой и доньи Каталины Писарро Альтамарино. Кортесы, Монрои, Писарро и Альтамарино – старинные знатные роды, так что его родители были идальго. Писарро был сыном Гонсало Писарро, пехотного полковника, позже служившего и отличившегося в Италии под началом Великого капитана Гонсальво де Кордовы. Он был, однако, незаконно– рожденным, плодом связи отца с Франсиской Гонсалес, женщиной низкого происхождения из Трухильо.

Эти два человека, Кортес и Писарро, встретятся только однажды, может быть, дважды, за время своей деятельности. Оба обладали необыкновенной храбростью. Оба были авантюристами, солдатами удачи, людьми, рожденными для лидерства в эпоху средневекового рыцарства, когда единственным достойным делом для джентльмена, воистину единственным его raison d'etre [13], была война. Более того, их родиной была Эстремадура, и именно в этой суровой горной местности они набрали лучших своих людей.

Если вы будете путешествовать по плато Эстремадура сегодня, то найдете его мало изменившимся. Каменный дуб по-прежнему затеняет значительные пространства страны своей темно-зеленой листвой; его огромные желуди по-прежнему служат кормом для свиней, лошадей и крупного рогатого скота и даже обеспечивают минимально достаточный рацион для человека; поселения на холмах по-прежнему представляют собой всего-навсего россыпи хижин, разбросанных по голым скальным отрогам, а деревни – в основном одноэтажные коттеджи, выстроившиеся вдоль мощенных булыжником улиц, спускающихся к центральной водосточной канаве. Вершины холмов увенчаны старыми замками или великими твердынями, такими, как Белалькасар. В Медельине, в городе под стенами огромного замка, до сих пор сохранились следы дома Кортесов, стоит также его статуя, а имя стало очень распространенным. В Трухильо же на площади можно увидеть Писарро на бронзовом боевом коне, а если пройти внутрь старых стен вверх по извилистым улочкам этого сохранившего средневековый облик города, вы внезапно выйдете к церкви Санта-Мария, единственной церкви внутри городских стен; поднимитесь на колокольню, и вы увидите внизу те же серые каменные дома, которые видел Писарро еще ребенком.

Однако наиболее глубокое впечатление производит сельская местность. Эта суровая страна мало изменилась, здесь и сегодня живут того же типа люди, как те, кого Кортес и Писарро набирали для своих экспедиций: невысокие, крепко сбитые, жесткие, как местные каменные дубы, с темными лицами, которые суровая земля их родины изрезала морщинами. Это пастбищное плоскогорье, где в любом направлении открывается далекая перспектива, а земля убегает прочь, к горам, возвышающимся на горизонте, как острова. Широкие небеса рождают в душе желание путешествовать, и именно это наряду с бедностью этой земли призывало взглянуть, что там, за горами, узнать, как одна перспектива сменяется другой, как на горизонте появляются новые вершины, пока наконец, двигаясь на север, человек не достигал Тахо, несущей свои воды на запад, к Лиссабону, и дальше к океану. Тахо, Гвадиана и Гвадалквивир – все эти реки приносили новости из внешнего мира: сначала об открытиях португальцев в Африке, потом об испанских открытиях за Западным океаном. Этому духу перемен невозможно было сопротивляться, и время было выбрано правильно.

С падением Гранады вдруг оказалось, что неверных, которых надо убивать, больше нет и не с кем больше сражаться за торжество креста. Боевая машина кабальеро внезапно остановилась. Именно в этот момент на сцене появился Христофор Колумб. Этот генуэзский мореплаватель в возрасте примерно тридцати лет оставил море и осел в Лиссабоне. Он женился на португалке, родственник которой, известный морской капитан, оставил ей все свои бумаги, возможно даже судовые журналы. С их помощью Колумб не только изготавливал и продавал карты, но и пришел к убеждению, что, плывя на запад, умелый мореплаватель может обнаружить короткий путь в Индию; он даже лелеял надежду, что за Западным океаном лежат неизвестные земли.

Вряд ли можно поверить, что Колумб придумал все это только на основании слухов и каких-то неопределенных указаний в бумагах умершего капитана. К тому времени португальцы имели уже почти столетний опыт морских исследований. Все это время их влекло к себе не золото, а специи. В те дни специи, в особенности перец, пользовались огромным спросом и применялись для сохранения туш скота, забитого осенью из-за недостатка зимних кормов. Перец в те времена доставлялся с Молуккских островов в Европу через Малайю, Индию, Египет и затем уже сухим путем к Средиземному морю. Этот путь, изобиловавший пиратами и алчными местными правителями, обходился во столько человеческих жизней и средств, что то количество перца, которое на Молукках покупалось за один дукат, в Европе продавалось за сто пять. Именно эта финансовая приманка порождала мечты португальцев о прямом океанском южном пути вокруг Африки в Индию. Мы знаем, почему их интерес к Африканскому побережью пропал вскоре после смерти Энрике Мореплавателя. Остается, однако, загадкой, почему в договоре, заключением которого закончилась война за наследство в 1476 году, они оставили всякие притязания на земли, лежащие за Западным океаном, и почему внезапно стали настолько скрытными в отношении своих путешествий и открытий.

За два года до того, как Бартоломеу Диашу удалось обогнуть мыс Доброй Надежды, король Жуан II, чей энтузиазм в морских делах не уступал энтузиазму Энрике, отверг просьбу Колумба о финансовой поддержке, заявив, что у него есть «более определенная информация о западных землях, чем измышления этого генуэзца». Неужели португальцы к этому моменту уже исследовали Американское побережье? Это кажется невероятным. Тем не менее нам еще многое предстоит узнать о ранних путешествиях. Только в последние годы мы приняли наконец идею о том, что викинги бывали в Америке за четыре столетия до Колумба. Ирландские монахи на своих карэ – обтянутых кожей лодках – могли оказаться там еще в VI веке. А как насчет финикийцев, державших в тайне подробности своих торговых плаваний? А греки?