Владимир Святой - Алексей Карпов Страница 5

Именно в этом — объяснение того чувства сирости и обреченности, которое (как нам предстоит увидеть) будет охватывать людей, оставшихся без князя, без повелителя, — чувства, кажущегося нам, привыкшим не любить и не уважать всякую власть, нелепым и даже смешным.

«Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Пойдите княжить и володеть нами». Памятные слова летописной легенды о призвании варягов выражают самую суть понимания княжеской власти, единственной способной дать «наряд», то есть порядок, устроение земле, способной прекратить бессмысленные усобицы, придать завершенность и осмысленность всему существованию человеческого сообщества. Внешним выражением такого единения земли и князя и служил обряд взимания дани, «кормления» князя. Дань — знак причастности князя к земле и причастности земли к князю. «Кому дань даете? — спрашивал Олег, вступая в чужие пределы. — Мне дайте!» Вот формула добровольного вхождения земли в состав государства, единственное, необходимое и достаточное условие для этого. Большего в обыкновенных случаях не требовалось.

Конечно, эта же дань служила и обогащению князя и дружины. «Кормление» со временем теряло свой ритуальный, сакральный смысл, приобретая приземленное, чисто экономическое значение. Это с неизбежностью вело к разрыву, нарушению естественной связи между князем и его народом. Военные походы княжеских дружин, вовлечение древнекиевской знати в торговые операции с Византией, Хазарией и другими странами ускоряли расслоение древнерусского общества, усиливали корыстолюбие и стяжательство его верхушки. Но во времена Святослава этот процесс еще не зашел слишком далеко. Князь по-прежнему воспринимался неразрывно, нерасчлененно от подвластной ему земли.

Древняя Русь не знала обожествления монарха, как это было в древних государствах Востока. Но княжеская власть, а значит и ее носитель, князь, и у нас обретали черты мистические, сверхъестественные. (Как, впрочем, и в других раннесредневековых «варварских» государствах Европы.) Гибель князя — всегда трагедия для земли; но и земные неурядицы и несчастья гибельны для князя, ибо он неразрывно связан с землей, с миром, и если с теми творится что-то неладное, значит, и данные свыше магические силы покидают его. Князь — голова, земля — тело: «Тяжко голове без плечь, зло телу без головы». Когда, например, древляне предали смерти князя Игоря, дважды нарушившего обычай ежегодного полюдья, они не сомневались, что и все достояние Игорево — жена, дети и все княжение его — теперь по праву принадлежит им. Тело убитого князя оставалось в их земле. Ясно сознавая собственную правоту и полную неприкосновенность, древлянские послы вступили в покои киевской княгини, не прося, но требуя, чтобы та отдалась их князю. Хитроумное убийство древлянских послов поразило современников, почему и осталось навсегда в памяти потомков. Впрочем — в том-то и заключалась мудрость княгини, — это было вовсе не простое убийство, но лишь буквальное исполнение собственных требований древлян, требований, доведенных до бессмыслия. И все же войну с древлянами Ольга начала лишь после того, как тело убитого князя было предано земле и все необходимые обряды соблюдены — притом с неслыханным пролитием жертвенной крови.

О таком понимании существа княжеской власти в дохристианском славянском мире нам следует постоянно помнить, когда мы станем рассуждать об особенностях биографии Владимира, о перипетиях его судьбы и о том, что происходило вокруг него.

В то же время во многом княжеская власть в древней Руси была гораздо более ограниченной, чем власть правителей нового времени. Она ничуть не вмешивалась в повседневную жизнь сельской и родовой общины, существуя рядом с нею, но вне ее. С князем была лишь его дружина — «старшая», с которой князь советовался, начиная новый поход, заключая мир, «устраивая» землю; и «младшая», используемая как обычная военная сила. Дружина собиралась из всяких людей, рвавших со своим миром ради княжеской службы или по каким-то причинам выпавших из него. Здесь были выходцы из разных земель, люди различных языков и народов, воины-профессионалы, особым образом вооруженные и обученные; каждый из них мог противостоять немалому числу простолюдинов. Дружину связывали с князем особые отношения. Поступая на службу, все они как бы входили в состав княжеской семьи — становясь «детьми» («чадами»), а иной раз и «братьями» (конечно, младшими) князя. Князь должен был защищать свою «чадь», обеспечивать ее всем необходимым. Из «старшей» дружины вышло сословие бояр — вассалов (то есть ближайших слуг и советников) князя.

Миром же правил обычай, идущий от отцов и дедов. В семье беспрекословно слушались старшего, иногда не по возрасту, но по всеобщему признанию таковым. «Старцы» при необходимости собирались для устройства общих для всего мира дел. Городскую жизнь правило вече. И здесь решения принимали «градские старцы».

Две ветви власти — княжеская (бояре) и мирская (старцы, вече) мирно сосуществовали рядом, пока еще почти не соприкасаясь друг с другом. Была, пожалуй, и третья «ветвь» — волхвы, языческие жрецы, верховодившие на языческих «игрищах» и общественных жертвоприношениях. Но их роль в религиозной жизни славян была довольно ограниченной — ибо эта религиозная жизнь сосредоточивалась главным образом в семье, где старшие брали на себя, помимо прочих, и чисто жреческие функции.

Так было во всех областях Русской земли — не только у славян. Русь с самого начала возникла как многоэтническое государство. Славяне не были даже самыми многочисленными обитателями лесных пространств Восточной Европы. Еще раньше них здесь расселились финские, или, правильнее, финно-угорские, племена — весь, мурома, меря и другие, объединенные для славян единым именем — «чудь», то есть чужие, «не наши». Говорили они по-своему, но жили рядом со славянами; те и другие перенимали соседские обычаи, брали друг у друга жен и постепенно смешивались, образуя единую древнерусскую народность.

Владимир принадлежал к княжескому роду. Его жизнь протекала иначе, чем жизнь большинства населения страны, в более тесном, замкнутом кругу. Поэтому и наше повествование будет сосредоточено главным образом вокруг княжеского терема, княжеской дружины и самого князя. Таковы почти всегда особенности жизнеописаний правителей. «Большая политика» как бы в насмешку называется «большой» — ведь она обычно затрагивает интересы не такого уж большого числа людей. Судьбы империй, военные походы и дипломатические союзы далеко не всегда проходят через судьбы отдельных семей. Впрочем, именно Владимиру — одному из немногих в истории — суждено было в буквальном смысле перевернуть жизнь своего народа; но об этом нам еще только предстоит говорить, и не скоро. Пока же Владимир был мал, и судьба его всецело зависела от воли отца и бабки.

На рис. — княжеский знак Святослава Игоревича. Костяная пластина из Белой Вежи (Саркела).

В 964 году отцу Владимира великому князю Святославу Игоревичу было двадцать с небольшим лет. По нашим представлениям, это молодость; по тогдашним — несомненная зрелость. Большую часть оставшейся жизни Святослав проведет в военных походах и сражениях. Суровый, неприхотливый, неукоснительно соблюдавший неписаные законы войны, этот князь навсегда остался в нашей истории образцом воина, полубылинным, полусказочным богатырем, витязем «без страха и упрека». Вот как с нескрываемым восхищением, явно опираясь на дошедшие до него дружинные предания-песни, писал о князе Святославе летописец XI века: «Князь Святослав, возросши и возмужавши, начал воинов собирать, многих и храбрых, и в походах легко ходил — словно пардус [4], многие войны творил. В походах же ни возов за собой не возил, ни котла, и мяс не варил — но потонку изрезав конину ли, зверину ли, или говядину, на углях испекши, ел. И шатра не имел, но подклад стлал и седло в головах. Таковы же и все прочие его воины были. И посылал к странам, говоря: “Хочу на вы идти!”» (статья 6492 (964) года).