Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938-1945 - Сабуро Сакаи Страница 5

– Встать к стене! Нагнуться, курсант Сакаи! – слышался рев старшины. – Я делаю это вовсе не потому, что плохо к тебе отношусь, наоборот, ты мне нравишься, и я хочу, чтобы ты стал хорошим моряком. Нагнуться!

И после этих слов, размахнувшись большой деревянной палкой, он изо всех сил наносил удары по моим поднятым вверх ягодицам. Боль была ужасной, сила ударов не ослабевала. Иного выбора, кроме как стиснуть зубы и стараться не закричать, у меня не было. Иногда я насчитывал до сорока сильнейших ударов. Часто от боли я терял сознание. Но потеря сознания отнюдь не означала избавления от порки. Старшина просто окатывал мое распростертое тело холодной водой из ведра и приказывал мне принять прежнюю позу, после чего возобновлял свое «дисциплинарное» воздействие, пока ему не приходило в голову, что я искупил совершённую ошибку.

С тем чтобы каждый новобранец в дальнейшем изо всех сил старался воспрепятствовать своим товарищам совершать промахи, во время очередной порки каждого из пятидесяти новобранцев нашего подразделения заставляли принять соответствующую позу и «награждали» одним ударом. После такого обращения лежать на спине было невозможно. Более того, непозволительным считался даже слабый стон во время наших мучений. Стоило кому-то застонать от боли и муки, как всех до последнего новобранцев поднимали пинками или стаскивали с коек для получения урока послушания в полном объеме.

Ясно, что подобное обращение не прививало нам любви к старшинам, которых их воинское звание делало настоящими тиранами. Большинству из них было за тридцать, и продвижение по службе, похоже, мало заботило их. Они были одержимы лишь одним – вселять ужас в новобранцев, то есть в нас. Мы считали этих людей худшими из садистов. За шесть месяцев такого неимоверно строгого обращения мы превратились просто в рабочий скот в человеческом обличье. Никто даже не помышлял оспаривать приказы обличенных властью и беспрекословно выполнял все команды начальников. Мы превратились в бездумно подчиняющихся роботов.

Курс обучения новобранцев стал какой-то размытой чередой событий, где смешались муштра, обучение, тренировки, жестокие палочные удары и вечно ноющие ягодицы, покрытая синяками почерневшая кожа и скорченные от боли лица.

После завершения курса обучения новобранцев я уже не был тем честолюбивым и полным энтузиазма юношей, несколько лет назад покинувшим небольшую деревушку ради покорения вершин в системе токийских школ. Я остро ощущал свое униженное положение, чему в немалой степени способствовали мои неудачи в учебе, позор, на который я обрек свою семью, и палочная дисциплина. Я осознал всю тщетность попыток оспаривать решения обличенных властью, мое самомнение выбили из меня ударами палок. Ни во время обучения, ни в последующем моя глубоко укоренившаяся ненависть к старшинам за их жестокое обращение так и не прошла.

По завершении курса обучения на суше я был зачислен в качестве матроса-практиканта на линкор «Кирисима». Корабельная жизнь стала для меня очередным потрясением. Мне казалось, что с завершением начальной подготовки суровое обращение с подчиненными старших по званию прекратится. Но этого не произошло, оно стало даже хуже, чем прежде. Все это время меня не покидало желание двигаться вперед, повышать уровень своих знаний и добиться более высокого, чем простой матрос-доброволец, звания. Ежедневно у меня было менее часа свободного времени, но даже в этот неполный час я усердно корпел над учебниками. У меня появилась цель поступить в специализированную военно-морскую школу. Только там доброволец мог овладеть умениями и навыками, необходимыми для продвижения по службе.

В 1935 году я успешно сдал конкурсные вступительные экзамены в школу флотских артиллеристов. Шесть месяцев спустя я был повышен в звании и опять получил назначение на корабль, на этот раз на линкор «Харуна», где в мои обязанности входило обслуживание одного из 16-дюймовых башенных орудий. Дела пошли на лад, после нескольких месяцев на борту линкора «Харуна» я стал унтер-офицером, получив звание старшины третьей статьи.

По своему составу Императорские вооруженные силы Японии делились на армию и военно-морской флот. Оба этих рода войск имели свои собственные военно-воздушные силы. До начала и в период Второй мировой войны вопрос о создании военно-воздушных сил, как обособленного рода войск, даже не рассматривался. Не существовало и морской пехоты, аналогичной отдельному Корпусу морской пехоты США. Специально отобранные подразделения армии и флота проходили десантную подготовку и выполняли те же задачи, что и подразделения морской пехоты иностранных держав.

В середине тридцатых годов подготовка всех летчиков для военно-морских сил осуществлялась в Школе пилотов морской авиации в местечке Цутиура, в 50 милях к северо-востоку от Токио. Обучались в школе три категории курсантов: младшие офицеры, окончившие Военно-морскую академию в городе Этадзима на западе Японии, находящиеся на действительной службе старшины военно-морского флота и юноши, изъявившие желание стать пилотами военно-морской авиации.

После вступления Японии в крупномасштабную войну с Соединенными Штатами, предпринимая отчаянную попытку поставить подготовку военных летчиков «на поток», командование военно-морских сил значительно увеличило количество школ пилотов морской авиации. Но в 1937 году идеи массовой подготовки летчиков просто не существовало. Обучение летному мастерству являлось уделом для избранных, и только самые достойные могли надеяться всего лишь на рассмотрение своей кандидатуры для поступления. В школу в Цутиуре принимали только небольшую часть подавших заявление о приеме. Когда в 1937 году я подал свои документы, лишь 70 человек из более 1500 кандидатов были отобраны для учебы. Мое ликование не знало границ, когда я обнаружил свое имя в списке 70 военнослужащих, зачисленных на учебу. Поступлением в школу в Цутиуре я смыл с себя позор за провал в токийской школе. Этим я восстанавливал честь своей семьи и деревни и оправдывал возложенные на меня надежды.

Можно представить, с каким удовольствием я возвращался в дом своего дядюшки в Токио, получив свой первый отпуск. Я перестал быть разочаровавшим своих близких, непослушным подростком, спасовавшим перед постигшим меня провалом в учебе. Я был переполняемым гордостью двадцатилетним юношей в новенькой форме морского летчика со сверкающими пуговицами и горел желанием выслушивать поздравления членов семьи дяди. Увидев свою кузину Хацуо, я опешил. Маленькая школьница исчезла, вместо нее передо мной предстала очень привлекательная пятнадцатилетняя ученица старших классов. Приветствуя меня, Хацуо не ограничилась лишь проявлением родственных чувств.

У меня состоялась долгая беседа с дядей, всегда проявлявшим глубокий интерес к моей жизни, и я не без гордости отметил, как ему приятен мой рассказ об успешном исходе моих злоключений в рядах новобранцев, самостоятельной учебе и повышении в звании. Он снова гордился мной, что было отнюдь немаловажно для меня после того, как я так подвел его в прошлом. Мой приезд в его дом, где я находился в обществе своих близких и Хацуо, стал одним из самых приятных за долгое время моментов. После обеда мы провели вечер в гостиной, где Хацуо, после долгих уговоров, удостоила меня чести своей игрой на фортепиано.