Он спас Сталина - Анатолий Терещенко Страница 5

— Ой, спасибо, мамо.

Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони, увешанной желто-красными плодами, возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.

— Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо. Ребята набили картузы поспевшими ароматными яблоками и помчались в сторону остановившегося обоза.

Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее — идет ведь интенсивный рост. Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с прилипшим к нижней губе замусоленным окурком самокрутки и видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.

— А ну покажи… Сладкие или кислятина?

— Сладкие, дядьку!

Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.

— Фу, они у вас кислые.

— ???

— Кислятину принесли мне…

— Дадите выстрелить?

— Шо-о-о? Марш отсюда, сопляки голопятые, — и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались — просто убежали…

Вечером, придя с работы, отец рассказал жене о ЧП, происшедшим в столовой.

— Зашли шестеро бандюков, понимаешь, у столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии — пистолями и винтовками и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат хором: «Столы накрывайте, недотепы!..» Ну официантки и подсуетились. Угостили всем что было. Они и начали колобродить: пили и чавкали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, махновцы решили расслабиться плотью, понимаешь. Стали гонятся за женским персоналом. Поначалу перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо, что еще пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство — стекол нынче нигде в округе не достать.

— Изверги, что могу сказать, — ответила супруга. — А мне Катерина, та, что живет у магазина, рассказала: шинок яврея пограбувалы. Горилку и винцо частью выпили, частью забрали с остальным понравившимся им барахлом. Вынесли из хаты усе, нужное им, и погрузили на подводы. А жинку его Софью згвалтувалы. Знасильничали паскуды вонючие.

— Вот басурманы доморощенные, чорты погани, — возмутился муж. — Вчера Ивана, хозяина мельницы, ограбили. Забежали во двор, а там дядьки из соседнего села как раз загружали муку на подводы, смололи пшеничку. Забрали усе мешки, а их за сопротивление сильно побили прикладами и шомполами. А потом зашли на мельницу и там все забрали. Вымели до зернинки в мешки.

— Когда же это все кончится?! — не то спросила, не то воскликнула от негодования жена Григория.

— Кончится тогда, когда какая-нибудь власть не наведет порядок в дэржаве. Дэржавы ж нэма. Вона у хаосе пена должна осесть, а ей надо время…

Трое суток резвились махновцы, пьянствуя, насилуя, грабя граждан. На майдане, где выстроились повозки обоза, развевался черный не то транспарант, не то хоругвь, отороченная снизу золотистой бахромой. Горизонтально по ткани был вышитый белыми мулине призыв: «Смерть всiм, хто на перешкодi здобутья вiльностi трудовому люду!» — («Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудовому народу!» — Авт.)

Под словом «смерть» зловеще красовались белый череп и перекрестие двух костей, ввергая простолюдинов в неприятное чувство страха за свою жизнь и родичей. Старший отряда, назвавший себя Луговым, заявил собравшемуся на митинг народу:

— Мы — воины революционной повстанческой армии Украины во главе с вашим земляком и нашим вождем Нестором Ивановичем Махно воюем против хаоса в державе. Главный наш враг, как говорил наш атаман, батько и товарищ, дорогие селяне, — добровольцы Деникина. Они хотят вернуть царя-изверга. Не допустим кровопийца и его ставленников на местах — помещиков. Надоели эти бары. Большевики — все же революционеры. С ними мы можем рассчитаться потом. Сейчас все силы надо направить против военного помещика Деникина. Он не должен получить от вас «ни зэрнынкы, ни картоплынкы». (Это означало по-русски «ни зернышка, ни картошины». — Авт.) Замеченные в помощи золотопогонникам селяне будут безжалостно нами уничтожаться как враги трудового народа. Мы у вас не забираем, а просим на существование армии, которая воюет за свободу трудового народа. Потом все отдадим с лихвой…

Он еще долго говорил что-то о патриотизме, о выпущенных повстанцами деньгах-купонах, на которых были изображены атаман, серп и молот. По этому поводу ходила шуточная частушка:

Этими деньгами часто расплачивались повстанцы с населением. Много было поддельных купонов, даже рисованных цветными карандашами. Тех, кто сомневался в их подлинности, угрожали забрать или «спалыть хату». Но, по другим данным, их атаман не выпускал — это был плод все той анархистской самодеятельности, которая гуляла в крае. Клепали, штамповали и рисовали их художники-мастера в сельских хатах-штабах в разных подразделениях сельской армии.

На третьи сутки утром отряд махновцев двинулся на Екатеринослав…

* * *

Коля Кравченко школу-семилетку закончил в родном селе в 1928 году. Получить сельскому парню семилетнее образование по тем временам было большим достижением. В конце двадцатых и начале тридцатых годов в основном из сел уходили селяне в города с образованием начальной школы. С четырехлетками воевали командирами, даже становились полководцами и трудились инженерами наши отцы и деды. С четырехлетним образованием практически шли на партийную работу, а потом и в вожди. Опыт нарабатывался, и навыки со временем набивались природной смекалкой и трудолюбием.

Это был период сплошной коллективизации, раскулачивания и борьбы за утверждение нового порядка в землепользовании, когда насилие власти попытались регулировать и применять только до известного предела. Но допущенное насилие — оно всегда переходит границы. Попытки его контролировать усилиями разума, декретами власти ни к чему не приводили и до сих пор не приводят.

Великий мыслитель земли Русской Л.Н. Толстой по этому поводу говорил, что «как только дело решается насилием, насилие не может прекратиться…»

При решении дела насилием победа всегда остается не за лучшими людьми, а за более эгоистичными, хитрыми, бессовестными и жестокими, потому что хорошие люди слабее плохих. Как говорится, Бог всемогущ, но и черти не лыком шиты. Дьявол в аду — положительный образ!

Изворотливые «специалисты» сельской нивы сделали все для того, чтобы превратить в дальнейшем крестьянина в беспаспортного раба с вознаграждением за полевую каторгу символичным трудоднем. Насилие над деревней влилось ядом в души крестьян, а для тех, кто его готовил, оно казалось правом, потому что повторялось потом из месяца в месяц и из года в год. Где тщетна мягкость, там насилие законно. Сельский народ в основном молчал. А если и возникали вспышки гнева, они тут же глушились силой. Для власти каждый перечеркнутый минус — это плюс…