Венец - Сигрид Унсет Страница 50

Кристин крепко схватилась обеими руками за край скамейки: эти слова ей было слушать больнее всех других речей Симона Дарре. Бледная и испуганная, подняла она на него свой взор. Симон встал.

– Нам пора вернуться, – сказал он. – Пожалуй, мы немного озябли, и ты и я, а сестра-монахиня сидит и ждет нас с ключом… Я дам тебе неделю, чтобы поразмыслить над всем этим, у меня есть кое-какие дела в городе. Я приду сюда поговорить с тобой перед отъездом, но, думаю, что тебе вряд ли особенно захочется видеться со мной до этого срока.

Кристин сказала себе, что теперь по крайней мере с этим покончено. Но чувствовала себя смертельно усталой, разбитой и болезненно тосковала по объятиям Эрленда.

Она пролежала без сна большую часть ночи и решилась на то, о чем прежде никогда не смела и подумать, – послать кого-нибудь к Эрленду. Нелегко было найти человека, который взялся бы исполнить это. Сестры белицы никогда не выходили из монастыря, да Кристин и не знала никого из них, кто мог бы взяться за такое поручение. Мужчины, исполнявшие разные работы в монастырском поместье, были людьми пожилыми и редко подходили близко к домам монахинь, исключая тех случаев, когда надо было поговорить с самой аббатисой. Разве только Улав… Это был мальчик-подросток, работавший в саду; он был приемным сыном фру Груa с тех пор как его нашли в одно прекрасное утро на церковной лестнице новорожденным младенцем. Говорили, что его матерью была одна из сестер белиц; она будто бы должна была принять пострижение, но, просидев шесть месяцев в темнице – как говорили, за дерзостное непослушание, причем в ту самую пору, когда был найден ребенок, – она получила одежду сестры белицы и с тех пор работала на скотном дворе. Кристин часто думала в последние месяцы о судьбе сестры Ингрид, но ей не представлялось случая поговорить с ней. Было опасно довериться Улаву – он был еще ребенком: фру Груа и все монахини при встрече с мальчиком всегда разговаривали и шутили с ним. Но Кристин подумала, что ей теперь уже не приходится бояться риска. И дня два спустя, когда Улав шел утром в город, Кристин поручила ему передать в Акерснес, что Эрленд должен найти какой-нибудь способ, чтобы встретиться с ней наедине.

В тот же вечер к воротам монастыря пришел Ульв, ближний слуга Эрленда. Он сказал, что он слуга Осмюнда, сына Бьёргюльфа, и что хозяин приказал ему попросить, чтобы племяннице разрешили ненадолго пойти в город, так как Осмюнду некогда самому приехать в Ноннесетер. Кристин подумала, что так дело кончится скверно, но когда сестра Потенция спросила ее, знает ли она посланного, девушка ответила утвердительна. И они с Ульвом пошли к дому Брюнхильд Мухи.

Эрленд ждал ее в светличке – он был напуган и взволнован, и Кристин сразу же поняла, что он опять боится того, что, по-видимому, внушает ему наибольший страх.

Ей всегда было больно, что он так безумно боится ее беременности, раз уж они не могут устоять друг перед другом. Душа ее и без того была взбудоражена в этот вечер, и Кристин высказала Эрленду все это довольно горячо и раздраженно. Эрленд густо покраснел и положил голову ей на плечо.

– Ты права, – сказал он, – я должен попытаться оставить тебя в покое, Кристин, не играть так безрассудно твоим счастьем. Если ты хочешь…

Она обвила его шею руками и засмеялась, но он крепко обнял ее за талию, насильно посадил на скамейку, а сам уселся по другую сторону стола. Кристин протянула ему через стол руку, и Эрленд страстно поцеловал ее ладонь.

– Я испытал больше твоего, – горячо сказал он. – Если б та могла понять, как много, по-моему, значит для нас обоих, чтобы нас повенчали со всей честью!

– Тогда тебе не следовало бы брать меня.

Эрленд спрятал лицо в ее руке.

– Да, дай Бог, чтоб я не причинял тебе этого зла, – сказал он.

– Этого не хотелось бы ни тебе, ни мне, – сказала Кристин с задорным смехом. – И только бы мне в конце концов получить прощение и помириться со своей родней и с Богом, тогда я не буду горевать о том, что мне придется венчаться уже с бабьим платком! И только бы мне быть всегда с тобой, тогда, мне часто думается, мне и примирения не надо…

– Ты должна принести с собой честь и славу в мой дом, – сказал Эрленд, – а я не должен тащить тебя за собою в свое бесчестье!

Кристин покачала головой. Потом сказала:

– Тогда ты, вероятно, обрадуешься, услышав, что я говорила с Симоном, сыном Андреса, – и он не будет принуждать меня к выполнению договора, которым был заключен о нас до того, как я встретилась с тобою!

Эрленд безумно обрадовался, и Кристин должна была рассказать ему все. Однако она промолчала о презрительных словах, сказанных Симоном об Эрленде, но упомянула, что Симон не хочет брать вину на себя перед Лаврансом.

– Это понятно, – коротко сказал Эрленд. – Они очень нравятся друг другу, он и твой отец? Да, меня-то, вероятно, Лавранс будет меньше любить.

Кристин приняла эти слова за знак того, что Эрленд все же понимает, что перед нею еще долгий и трудный путь до благополучного конца, она была благодарна ему за это. Но Эрленд больше не возвращался к этому, он был бесконечно рад и счастлив и говорил, как он боялся, что у нее не хватит мужества поговорить с Симоном.

– Он все-таки немного нравится тебе; как я замечаю, – сказал Эрленд.

– Разве для тебя может иметь значение, – спросила Кристин, – если я после всего того, что было между мною и тобою, все же признаю, что Симон справедливый и хороший человек?

– Если бы ты не повстречалась со мною, – сказал Эрленд, – то прожила бы с ним много хороших дней, Кристин. Чему ты смеешься?

– А! Мне вспомнилось, что однажды сказала фру Осхильд, – отвечала Кристин. – Я была тогда еще ребенком. Она говорила, что хорошие дни выпадают на долю разумных людей, но лучшие дни достаются тому, кто посмеет быть безумным!

– Да благословит Бог тетку Осхильд, нежели она тебя научила этому? – сказал Эрленд, сажая Кристин к себе на колени. – Как странно, Кристин, я никогда не замечал, чтобы ты боялась!

– Ты никогда не замечал этого? – спросила она, прижимаясь к нему.

Эрленд посадил Кристин на край постели, развязал и снял с нее башмаки, но потом снова отвел к столу.

– О нет, Кристин, теперь перед нами все же свет впереди! Я, верно, никогда не поступил бы с тобою так, как сделал, – говорил он, поглаживая ее по голове, – если бы не одно: каждый раз. когда я видел тебя, мне всегда казалось невероятным, чтобы мне отдали такую прелестную, красивую жену. Сядь сюда и выпей со мною, – попросил он.

Сейчас же вслед за этим раздался стук в дверь – похоже было, что кто-то колотил в нее рукоятью меча.

– Откройте, Эрленд, сын Никулауса, если вы тут!

– Это Симон Дарре, – тихо сказала Кристин.

– Откройте же, черт возьми, если вы мужчина! – вскричал Симон и снова застучал в дверь.

Эрленд подошел к кровати и снял с гвоздя меч. Он беспомощно огляделся по сторонам: