Клеопатра - Карин Эссекс Страница 50

— Я видел достаточно, — сказал Авлет. — Прошу тебя, отведи нас обратно в наш дом.

Царь велел Тимону и охранникам идти впереди.

— И как эти люди могут вмешиваться в наши дела? — прошептал Авлет так, чтобы его услышала только Клеопатра. — Посмотри, что они творят со своим собственным народом!

— Это загадка, отец. Они желают повелевать миром, но не могут управиться даже с собственной страной. Чем же все это закончится?

— Ни слова из дома. Ни слова от Деметрия. И Рим не послал в Египет ни единого человека нам на помощь. Ни единого человека! Мы живем на занятые в долг деньги в этом сумасшедшем месте, которое боги покинули на произвол безумцев. Что же с нами будет, дитя мое?

Клеопатра не ответила. Что такого могла сделать она, двенадцатилетняя девочка, чего не смог бы совершить царь, ее отец? Авлет тяжело вздохнул и забрался в повозку. Под его весом повозка накренилась к царевне. Клеопатра отскочила назад, надеясь, что повозка не перевернется и не раздавит ее насмерть в этом странном и опасном городе.

Цезарь вскинул голову и расхохотался. Ему подумалось, что Сенат напоминает мужское естество: сильное и бессильное, твердое и мягкое, наступающее и отступающее. Непреклонное и дрожащее. И у Сената, у этого органа, имелись два «яичка» — Катон и Цицерон. Цезарь успешно справился с удалением одного из них. Теперь остается удалить второго — и кастрация будет завершена.

Цезарь пребывал один в своем обиталище в Цизальпинской Галлии — не так уж далеко от Рима, чтобы не вспоминать об этом городе постоянно. Здесь он разбил лагерь, дабы убедиться, что дела в Риме идут в соответствии с его замыслами и желаниями, — убедиться прежде, нежели он окажется слишком далеко, чтобы принять соответствующие меры, если, паче чаяния, политическая стихия обратится против него. Восемь легионов, находящиеся под его командованием и расквартированные в двух днях пути от города, заставят Фортуну, богиню удачи, по-прежнему выступать на его стороне.

Цезарь откинулся на спинку кушетки, набитой конским волосом. Эта кушетка была принесена сюда из столицы специально для него. Обычно Цезарь не питал склонности к роскоши, но ему нравилось после долгого, многотрудного дня ощущать затылком и спиной мягкую ткань обивки. Предаваясь телесному отдыху, он размышлял о Цицероне. Ничего такого не было в Цицероне, кроме его речей, но что это за речи! Сколь великолепно они составлены и какой глубокой страстью проникнуты! И как часто Цицерон обращал свой дар, свою способность обличать и высмеивать против своего друга Цезаря! Страстные многоречения Цицерона подстегивали храбрость тех сенаторов, которые противостояли Цезарю, заставляя их чувствовать себя более сильными, более храбрыми и более готовыми к борьбе, чем они были на самом деле. И потому Цицерон должен уйти — по крайней мере, на время.

— Эта мера должна быть лишь временной, — сказал Цезарь Клодию в последний день своего пребывания в Риме. — Невзирая на всю тяжесть его вины, я не желаю, чтобы он претерпевал длительное наказание.

— А он поистине виноват, — подхватил Клодий, не разделявший добрых чувств Цезаря к старику. — Тщеславие никогда не было добрым другом. В политике он прыгает из стороны в сторону, подобно дитяти, играющему с веревочкой. Его склонность к обличительным речам убивает все остальные его достоинства. И он не умолкнет просто так, даже если я прикажу ему.

— Должен признать, что все это правда, но я все же люблю этого старого болтуна.

Цицерон настолько помог Цезарю в работе над сочинением о латинской грамматике, что тот намеревался препоручить ему весь дальнейший труд. Он не одобрял цветистого стиля письма, присущего Цицерону, — такой стиль давно уже вышел из употребления, но в нем заключалась и своя прелесть, какой подчас обладают многие старинные вещи. Насколько Цезарь мог судить, в Риме ныне имелись лишь две головы, способные вместить все тонкости политики, философии, искусства, науки и риторики разом, да так, чтобы при этом владелец оной головы был знатоком в каждой из этих областей знания, — его собственная и Цицерона. Конечно, таланты Цицерона не распространялись на еще одну область гения Цезаря — военное дело. Но это не имело значения. Цицерон был достаточно отважен, когда к нему взывала страна. И ныне ему предстояло заплатить за эту отвагу, правда, не слишком дорого. Цезарь был уверен: настанут более счастливые времена, и вот тогда-то он проследит, чтобы Цицерону было возвращено прежнее — и даже более высокое — положение.

— И что же это будет? — спросил Цезарь. — У тебя есть план?

— Пусть это будет моим маленьким сюрпризом, дорогой. Подарком ко дню рождения. Это наименьшее, чем я могу отплатить тебе за покровительство, — отозвался Клодий со своей обычной озорной усмешкой.

Ожидание казалось Цезарю почти невыносимым.

Клодий представлял собой великолепное вложение средств. Цезарь ни разу не пожалел о том, что возвел этого человека на вершину власти, сделав его народным трибуном. Он вспомнил, как изумился Клодий, когда Цезарь уведомил его, что тот избран на должность, закрытую для представителей благородного сословия и созданную специально для защиты плебейских масс от абсолютной власти Сената.

— Как же ты устроил, Юлий, чтобы меня выбрали на должность трибуна, тогда как мое имя — столь же древнее и столь же патрицианское, как и твое?

— Что ж, это был единственный способ дать тебе возможность наложить вето на решения Сената, — ответил Цезарь. — Это попросту следовало сделать, вот и все. К тому же чернь тебя обожает. Словом, махинация не составила большого труда.

На сей раз Цезарь побил Клодия в его собственной игре, разработав план, который даже Клодий признал гениальным. Будучи великим понтификом, главным религиозным управителем Рима, Цезарь устроил так, чтобы Клодий был законно усыновлен неким плебеем. Само по себе это не было хитрым трюком; сколько благородных сограждан принимало в семью взрослых сыновей, дабы обеспечить себе наследника? Скандал разгорелся из-за того, что плебей, избранный на роль приемного отца, был еще весьма юн, а традиция и закон настаивали на том, чтобы «отец» был по меньшей мере на восемнадцать лет старше усыновляемого. Но на момент церемонии Цезарю не удалось отловить никого, кроме этого юнца. Сенат протестовал против такой наглости, однако взять верх над Цезарем в данном вопросе не удалось. Натиск его был столь стремителен, что застал сенаторов врасплох, и они лишь могли, разинув рты, смотреть на то, как тридцатилетний Клодий становится сыном паренька, у которого еще и борода не растет. Цезарь и Клодий действовали слаженно, подобно эстафетной команде на Олимпийских играх. И даже сейчас, находясь в Галлии, вдали от средоточия римской политики, он, Юлий Цезарь, аристократ и одновременно человек из народа, по-прежнему сохранял влияние благодаря своему человеку в Риме — Клодию.

Для Цезаря отъезд из города был облегчением. Он боялся, что никогда не сможет покинуть Рим, где Сенат бесконечно вмешивался в его дела. Никогда не уставая болтать, болтать и болтать, сенаторы потратили три дня на дебаты о том, правильно ли прошел закон, выдвинутый Цезарем год назад. Это было утомительно, и наконец Цезарь разозлился и сказал, чтобы они разбирались сами. У него есть провинция, которой он должен управлять, — провинция, где племена воюют между собой и скоро обратятся против Рима, если он, Цезарь, немедленно не усмирит их.