Сотворение мира - Гор Видал Страница 50

Наверное, я не производил впечатления умника, потому что Госала, будто бы играя с ребенком, вдруг встал и вынул из пояса клубок ниток:

— Подумай об этой нити как о полном пути монады. А теперь смотри, как она поднимается.

Госала подбросил клубок к стропилам. Клубок размотался в воздухе на всю длину и упал на пол.

— Вот и все. И такова история нашего существования, — сказал Госала. — Мы превращаемся из атома в воздух, в огонь, в воду, в землю, в камень, в траву, в насекомое, в пресмыкающееся, в человека, в бога — и в ничто. Под конец все маски, что нам пришлось надевать и снимать, становятся ненужными, и это наше истинное состояние. Но мой бывший брат Махавира скажет, что этот процесс можно ускорить, ведя праведную жизнь, исполняя пять заповедей. Он лжет. Каждый из нас должен пережить полный цикл от начала до конца. И выхода нет.

— Но откуда ты знаешь, Госала, что это правда?

— Я всю жизнь изучал святую мудрость. Она открывалась нам столетиями. Процесс ясен, как эта нить на полу. Никто не может ускорить или изменить свою судьбу.

— Но Махавира учит добродетели. Разве это нехорошо? — Карака, как и я, был озадачен суровой бескомпромиссностью Госалы.

— Махавира находится в этой стадии развития, — смягчился старик. — Он, очевидно, приближается к концу своей нити. Ведь некоторые ближе к нирване, чем другие. Но добро они творят или зло, не имеет значения. Они просто есть. Они делают, что им назначено делать, и переживают то, что им назначено пережить, и каждый в свой срок достигает конца — не раньше.

— Тогда зачем же ты учишь? — Чтобы успокоиться, я подтянул к себе ближний конец нити. — Зачем же ты хочешь рассказать мне, что правда, а что ложь?

— Я близок к выходу, мальчик. Это моя обязанность. И это доказывает, что конец мой близок. По сути дела, у меня нет выбора. — Он улыбнулся. — Я обязан играть на своей струне.

— Ты знаешь Зороастра?

Госала кивнул:

— Из слышанного мной могу заключить, что он был очень молод. — Старик выкрутил свою мокрую накидку, и я, глядя на него, почувствовал себя промокшим. — Это признак чрезвычайной молодости — заботиться о правильном соблюдении обрядов, придумывать небеса и преисподнюю и судный день. Я не считаю, что это нехорошо, — добавил он. — Тысячи лет назад я тоже прошел подобную стадию. Это неизбежно.

Неизбежно.

Такова была безжалостная проповедь Госалы, и я никогда ее не забуду. За свою долгую жизнь я пришел к тому же неумолимому взгляду на мир. Хотя многие в Индии поносили Госалу, огромное число верили, что он приблизился к выходу, и верили каждому его слову. Я, естественно, не верил.

Ведь на практике, если бы возобладала его точка зрения, это привело бы к крушению всего человеческого общества. Если добро и зло — всего лишь характеристики места данного индивидуума на разматывающейся нити, нет нужды в правильном поведении, если человек, скажем, находится в начале цикла, а без правильного поведения не может быть никакой цивилизации и никакого спасения, когда Истина повергнет Ложь. И тем не менее мне все это показалось весьма любопытным, и не проходило дня в моей жизни, чтобы я не вспомнил о Госале и его нити.

В Индии огромное количество рек и совсем нет мостов, поэтому паромы совершенно необходимы. Я это понял по-настоящему, лишь когда мне пришлось переправиться через вздувшуюся реку Джамна. Когда мы вверили свою жизнь двум сомнительного вида паромщикам, меня вдруг осенило, почему двадцать три спасителя у джайнов называются переправщиками. Джайны воспринимают мир как бурную реку. Мы родились на одном берегу, который есть мирская жизнь, но потом, если подчиним себя переправщику, сможем перейти на другую сторону, к избавлению от страданий и даже к полному освобождению. Духовный паром — эмблема очищения.

Мирской паром в Матхуре оказался попросту большим плотом, который от одного берега к другому толкали шестами два тщедушных спасителя. Я так толком и не изучил религию джайнов и не знаю, обогатили ли они свою метафору упоминанием о несчастных, которые утонули, что чуть было не случилось с нами по пути на другой берег. Но мы уцелели в желтых водоворотах и должным образом очистились.

Затем мы по суше добрались до Ганга, где нас ждало несколько плоскодонок, чтобы доставить на двести миль ниже по течению в древний священный город Варанаси, находящийся в царстве Кошала, но неподалеку от границы с Магадхой.

Поездка от одной реки к другой прошла без происшествий. Местность там ровная. Большая часть джунглей сведена, и на их месте разбиты рисовые поля. За последнее столетие население долины Ганга удвоилось: слишком легко выращивается рис. И не только сезоны дождей питают влаголюбивую культуру: когда дожди проходят, крестьяне на плоской равнине без труда орошают поля водой из немелеющего и на удивление холодного Ганга.

Как нас и предупреждали, дороги никуда не годились. В сельской местности мы передвигались увязая в грязи, а в джунглях вверяли себя проводникам, которым платили поденно. В итоге мы провели слишком много времени в знойных зеленых диких лесах, где в кустах полно змей и кровь путников пьют фантастических размеров москиты. Хотя персидский наряд закрывает все тело, кроме лица и кончиков пальцев, это не спасает: индийские москиты прокусывают трехслойный тюрбан.

Деревенские жители показались нам робкими, но приветливыми. Если верить Караке, в деревнях живут потомки древних доарийских племен, а города — обиталище арийских завоевателей. Две эти группы редко смешиваются.

— То же самое и на дравидском юге, — сказал Карака.

— Но ты говорил, что на юге нет ариев.

Карака пожал плечами:

— Может быть. — Он страдал врожденной индийской склонностью к неясности. — Но деревенские жители отличаются от городских. Они не хотят бросать свою землю и скотину.

— Кроме тех случаев, когда бросают, — заметил я.

В Индии распространены сказки про деревенского парня, который отправился в большой город, подружился там с волшебником, женился на царской дочке и стал умащивать себя ги — так называют здесь топленое масло из молока буйволицы, тошнотворное вещество, обожаемое богачами. Время от времени жрецы в храмах окунают изображения богов в эту дурно пахнущую тягучую жидкость.

Варанаси — большой город на берегу Ганга. Его жители говорят, что это древнейший из ныне существующих городов. Но поскольку мир очень стар и велик, не знаю, как они могут утверждать это. Однако я понимаю их чувства. Вавилоняне тоже хвастают древностью своего города. Но в Вавилоне от древних времен сохранились письмена, а в Индии ни в одном городе не найдешь ни одной надписи. Как и персы, индийцы — по крайней мере, до последнего времени — предпочитали устную традицию.

В течение тысяч лет арийские завоеватели повторяли свои песни и гимны, так называемое божественное знание — здесь оно известно как Веды. Язык Вед очень стар и совсем не похож на современные диалекты. Вероятно, это тот самый язык, на котором говорят исконные персы, и многие легенды напоминают те персидские сказки, что старики до сих пор рассказывают на базарах. Они повествуют о таких же героях и чудовищах, об искусных воинах и внезапном откровении божества. Любопытно, что индийское божество часто называют Агни — богом огня.