Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан Страница 51

Если б я влился в колонну, ведомую Попцовым, то, вероятно, сделал бы московскую карьеру на каком-нибудь телеканале. Затем меня бы, по мере изменения конфигурации власти, выгнали, как это случилось при Ельцине с самим Попцовом. Стал бы я теперь причитать, пеняя на закручивание гаек и выкручивание рук…

В моей биографии Москва, в карьерном смысле, не произошла. Но однажды можно подцепить удачу и на неизвестном полустанке.

Как я уже сказал, рукопись моей первой книги к началу 1985 года находилась на рассмотрении в издательстве. Вокруг дебютных книг вечно выстраивалась интрига. Рукопись отдавалась на рецензию. Если автор получал две положительные рецензии – книгу издательству следовало по закону публиковать. Обычно устраивали так, что одна рецензия писалась положительная, другая – отрицательная. Дальше все – на усмотрение руководства издательства. В первой рецензии на рукопись Рекшана говорилось, что автор постыдно бездарен, что следует ему засунуть свои рассказы и повести в известное место. Повис я, одним словом, над пропастью во ржи. Еще один шаг в заданном направлении и прощай – все! Годы жизни, терзаний, богемного бражничества, честолюбивые помыслы – все зря… Я, конечно, приуныл. А тут, кстати, объявляют «Дни ленинградской литературы в области». И руководитель семинара прозы Евгений Кутузов зовет меня ехать с ним в Тихвин. Еще с нами едут все тот же прозаик Валерий Суров и поэт Владимир Приходько. Это, думаю, начало весны (или поздняя осень) 1985 года. Тихвина я особо-то и не помню. Поселившись в местной гостинице, наша группа провела несколько встреч в тихвинских библиотеках с местной интеллигенцией. Затем эта интеллигенция угощала ленинградских литераторов до беспамятства. Лично я отправлялся в Тихвин с одной целью – улучить момент и объяснить Кутузову всю сложность моего положения и попросить о помощи. Такая возможность представилась на третий день. Мы сидели в люксе Евгения Васильевича, и на мое сообщение Кутузов прокричал:

– У тебя все очень хорошо!

Когда я свое положение уточнил, описав благообретенное социальное дно и невозможность достойно содержать семью, Кутузов прокричал:

– Пойди и укради еду!

Тут я стал во хмелю заводиться на провокации старшего собутыльника и чуть не дал ему в глаз, что, конечно, моего карьерного положения не исправило бы. Но вместо драки Кутузов встал передо мной на колени и стал плакать да извиняться. Поздно вечером ленинградские писатели, шатаясь, отправились на вокзал и все-таки сели в поезд. Но поезд шел не в Ленинград, а в Котлас. Нам пришлось ехать в Череповец, там мыкаться целый день и вечером садиться уже в правильный поезд, в его довольно вонючую плацкарту. Отчаявшись, я спал на верхней полке. И тут моя судьба резко изменилась.

Когда мы утром хмурые высадились на платформе Московского вокзала, Евгений Кутузов посмотрел на меня другими глазами и спросил:

– Так что там у тебя с рецензией?

Я еще раз описал трагедию.

– Поехали немедленно к Леонарду Ивановичу.

Мы тут же отправились домой к профессору Пушкинского дома Емельянову, и тот моментально и на моих глазах начертал рецензию о том, что Рекшан – это лучший представитель нового поколения литераторов не только города Ленинграда, но и, можно сказать, в мировом масштабе!

…Всю ночь мы ехали в плацкарте. Когда я валялся в забытье на верхней полке, к моим шумным коллегам подошел майор медицинских войск и спросил:

– Простите, вы с Рекшаном?

Поддатые писатели стали говорить, что сейчас меня принесут к столу. Но майор медицинских войск попросил «его – меня» не беспокоить, поставил на вагонный столик бутылку коньяку, попросил выпить за здоровье Рекшана и удалился. Проставленный коньяк изменил конфигурацию мира. Человеку, за которого армия и алкоголь, следовало помочь.

Мой друг-читатель! Жизнь человека полна иллюзий. Москва нам не поможет. Не могла она помочь и в ленинградские времена.

Все-таки к этому важному для нашего повествования событию я добрел. После похорон человека по фамилии Черненко весной 1985 года генеральным секретарем Коммунистической партии Советского Союза стал моложавый мужчина с родимым пятном на лбу. Почти одновременно с названным событием на улице Рубинштейна прошел очередной фестиваль Ленинградского рок-клуба. Такие, казалось, далекие друг от друга события оказались частью одного процесса.

Почти сразу после восшествия на трон Михаил Горбачев приехал в Ленинград, где поразил местных жителей тем, что гулял по Невскому проспекту и заговаривал с прохожими. Почти одновременно с Горбачевым в наш северный город приехал из первопрестольной Костя Кинчев…

Именно первый раннеперестроечный фестиваль Ленинградского рок-клуба можно назвать по-настоящему ажиотажным событием. Он стал одним из ключевых явлений культурной жизни весны 85-го. Хотя о фестивале практически ничего не появилось в средствах массовой информации, стало ясно, что культурная жизнь Ленинграда куется не в Мариинском театре, а на улице Рубинштейна. Отлично помню эти концерты. Больше всего мне запомнилось выступление обновленной «Алисы». Кинчев появился из-за кулис перед публикой пригожий и артистичный, не похожий на большинство доморощенных рок-артистов, которые не задумывались, в своем большинстве, над сценическим образом и одеждой. Костя еще не начал оголять тело, тогда он вышел в пиджаке. Пел хит того сезона «Я – меломан!» и разбрасывал виниловые пластинки.

Фестивали Ленинградского рок-клуба стали лакмусовой бумажкой перестройки. Если в 85-м фестиваль, хотя и с трудом, но поместился в зал Дома народного творчества, то через год удалось выбраться из улитки рок-клуба и оккупировать большой Дом культуры «Невский», принадлежавший Невскому заводу. ДК красиво расположился на берегу Невы. Тогда это была еще промышленная зона на отшибе, между площадью Александра Невского и рабочей окраиной. «Алиса» с Кинчевым за год успела стать группой культовой, приобретя кучу истовых поклонников. Опять же популярность делалась, в основном, не концертами, которых было мало, а тиражированием магнитофонного альбома, записанного Андреем Тропилло.

У меня в архиве сохранился машинописный отчет о том фестивале. Кто автор – не знаю, страницы не подписаны. Называется текст «Рок круглые сутки». Восьмидесятые годы выдвинули не только прекрасных певцов и гитарюг, но и создали так называемую инфраструктуру русской рок-музыки. В первую очередь, журналистов самиздата. В Ленинграде выходили лучшие в стране машинописные журналы. В первую очередь назову «Рокси». На его страницах прекрасно проявили себя такие мастера жанра, как Старцев, Гуницкий и Леонов. Оформился и стиль ленинградских музыковедов, свободный от кондовой топорности официальной прессы. Самиздат блистал остроумием и точностью аналитических оценок. Первоначальные копии многократно перепечатывались и растекались по Советскому Союзу. Чуть позднее наш нынешний энциклопедист Андрей Бурлака организовал информационный журнал «РИО». Безымянная цитата, которую я сейчас приведу, наверняка где-то в самиздате публиковалась. Самое интересное, что автор не местный, а уральский парень. Но стиль чисто ленинградский, питерский. Вот что он написал про выступление «Алисы»: «29 мая 1986 года. ДК „Невский“… „Алису“ в Ленинграде любят. Их выступление на прошлогоднем фестивале стало приятной сенсацией. Выпущенный следом альбом „Энергия“ способствовал закреплению их начавшейся популярности. Стали поговаривать о том, что у „Аквариума“ появился достойный конкурент… Начало их выступления было завораживающим: Кинчев неожиданно возник на сцене со стороны зала. Светооператор направил прожектор на его хрупкую фигуру в обтягивающих черных джинсах и безрукавке того же тона… Константин очень пластичен, его движения добавляют к исполняемому материалу магическое очарование. В тексте песни речь шла о кипящих котлах, ртути, что еще более создавало впечатление колдовского заклинания: „Я начинаю путь!“… Увы, откровения так и не получилось. Более того, от номера к номеру программа „Алисы“ становилась менее и менее интересной. Зал был в восторге… Движения и жесты солиста удручающе однообразны: поклонник Билли Айдола показал все, чему научился. Слава Задерий тоже откровенно пережимал, переходя на истерический крик отчаявшегося от обид подростка…»