Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн Страница 51

Цезарь с его острой интуицией уловил эти настроения и прибегнул к приему, всегда ему удававшемуся: собрав солдат, он произнес перед ними одну из тех коротких речей, секрет которых был известен только ему, — лишенных каких-либо украшательств и фигур красноречия, но зато находивших отклик в простых сердцах. В Египте, как и повсюду в других местах, сказал он спокойно, можно рыть колодцы; было бы странно, если бы эта земля, единственная, не имела грунтовых вод. Что касается бегства морским путем, то здесь сотники правы: это слишком рискованно. Следовательно, поправить сложившуюся ситуацию (которую он лично не считает катастрофической) можно только одним способом: немедленно принявшись за поиски воды.

Ворчание мгновенно смолкло. Вся армия взялась за работу, и, в течение одной ночи, был обнаружен огромный горизонт грунтовых вод. Такова, по крайней мере, версия Цезаря, которую он изложил в своей книге об Александрийской войне. Правда, при описании этого эпизода Цезарь допустил ряд противоречий: он, например, утверждает, что не мог выйти в море, и в то же время — что намеревался искать воду на морском берегу, к востоку и западу от города… Далее он будто бы дает понять, что нашел воду непосредственно в дворцовом квартале; однако странно, что за одну ночь он сумел осуществить то, чего не добились ни инженеры Александра, ни сам македонский завоеватель, ни десять поколений царей, правивших на протяжении трех столетий. Может, дождаться подкреплений ему помогли проливные дожди, нередкие в здешних краях в зимний период? Или Клеопатра, сведущая во всех дворцовых секретах, указала ему на тайное водохранилище, о котором знали только цари, и благодаря этому он выдержал осаду? Очевидно одно: в странном рассказе о своем неожиданном спасении Цезарь не пытается представить себя любимцем Фортуны — как будто опасается свидетелей, знающих подоплеку этого дела. Впрочем, об этой истории вскоре забыли, ибо почти сразу же после нее в виду Александрийского порта показались корабли с первым римским подкреплением.

Клеопатра вздохнула с облегчением. Однако и на сей раз передышка оказалась недолгой: корабли, спешившие на выручку Цезарю, проскочили мимо Фаросского маяка [50]; императору пришлось выйти в море и привести их в порт.

На глазах царицы разыгралось морское сражение, долгое и беспощадное. Началось все с того, что галеры Ганимеда атаковали суда ее возлюбленного, чтобы помешать их маневру. Цезарю удалось ускользнуть от некоторых, а другие потопить, после чего он блокировал выход из второго порта. Но удерживать эту позицию долго он не мог, и Ганимед, который был столь же упорен, сколь хитер, не собирался складывать оружие — несколько дней спустя он прорвал блокаду Цезаря.

Император не признал себя побежденным, но ответил таким сокрушительным и молниеносным ударом, что противник вновь обратился в бегство и нашел укрытие на Фаросе, где мог рассчитывать на безоговорочную поддержку многочисленных жителей острова. Узнав об этом — очевидно, на следующее утро, — Цезарь сразу же перебросил туда своих солдат.

Эффект неожиданности принес ему полный успех; он приказал перебить местных жителей, сжег и разрушил до основания все дома, потом попытался завладеть дамбой, связывавшей остров с берегом. Это ему удалось без большого труда; но когда он начал укреплять свои позиции, строя оборонительные рубежи, Ганимед со свежими резервами напал на его солдат. Для римлян — в том числе и Цезаря — не оставалось иного выхода, как броситься в воду и вплавь добираться до своих кораблей.

Во второй раз с начала войны все александрийцы поднялись на крыши, чтобы наблюдать эту сцену. Они толкали друг друга, ибо каждый хотел видеть, что происходит; в обоих лагерях люди воздевали руки к небу, моля богов о помощи, сжимали в горсти амулеты, давали удивительные обеты — в то время как Цезарь, уже теряя дыхание, плыл под градом метательных копий, стрел и свинцовых ядер.

Пурпурный плащ [51] сковывал его движения, и он вскоре от него избавился; потом поплыл под водой, чтобы враги не поразили его в спину. Все уже думали, что император утонул, но он вновь появился на поверхности. Красную материю сносило течением в сторону неприятеля, который, не сумев захватить императора, был в восторге от того, что овладел хотя бы этим трофеем. Цезарь еще много раз нырял под воду, а потом, когда египетские стрелы уже не могли его достать, вновь открыто бросил вызов течению и, после долгой борьбы с волнами, в конце концов ступил на твердую землю.

Когда он встретился с Клеопатрой и любовники, обменявшись первыми словами, посмотрели в сторону моря, они увидели, что плащ Цезаря развевается на мачте вражеского судна: Ганимед приказал поднять его туда как трофей. Красная материя, бившаяся на ветру, уже сама по себе символизировала ту участь, которую евнух для них готовил: он хотел, чтобы они захлебнулись в пучине стыда и в собственной крови.

* * *

Наступила зима с ее резкими ветрами и бегущими по небу тучами; на улицах Александрии похолодало, стало зябко и пасмурно; свинцовая муть притушила блеск мраморных плит, заволокла и будущее, и линию горизонта. Было совершенно очевидно: враг выиграл битву при Фаросе. Ганимед все еще удерживал в своих руках дамбу, соединявшую остров с континентом, а значит, он контролировал и мост, то есть его корабли могли свободно проходить из порта Доброго возвращения в Большой порт, внезапно появляться в виду города и дворца.

Да, конечно, Цезарь спас свою жизнь, но при этом потерял восемь сотен легионеров. На вражеских верфях спускали на воду один корабль за другим, а моряки Александрии продолжали преследовать галеры Цезаря и суда, пришедшие к нему в качестве подкрепления. Император же, со своей стороны, не имел никаких известий о сухопутных войсках, которые три месяца назад попросил у одного из своих азиатских союзников, Митридата Пергамского, в свое время поклявшегося ему в вечной верности. Не приходил ответ и от первосвященника Иерусалимского храма, которому Цезарь, через своих эмиссаров, попытался объяснить: совсем недавно у них обоих был общий враг, Помпей; и теперь первосвященник поступит весьма дальновидно, если окажет помощь ему, Цезарю, — тем более что (как объяснила римлянину Клеопатра) две пятых населения Александрии составляют иудеи. Уже сам факт вмешательства Иудеи в конфликт мог бы радикально изменить ситуацию: в этом случае евреи столицы не только перешли бы в лагерь Цезаря, но не оставили бы ни одного квартала в руках греков, которые в прошлом так часто их унижали.

Однако, как доносили шпионы Цезаря, на дороге через пустыню не наблюдалось никакого движения. В болотах Дельты они не встречали ни одного военного отряда, пусть даже авангардного, ни одного разведывательного патруля. Дни любовников, как безмятежно полагал Ганимед, были уже сочтены.