Ганнибал - Серж Лансель Страница 51

Глава V. Топтание на месте

Если смотреть на поход Ганнибала с точки зрения исторической перспективы — а именно с точки зрения перспективы, хоть и меньшего масштаба, смотрел на него уже Тит Ливий, — то создается впечатление, что энергия стремительного порыва, всего за два года позволившая ему проделать бросок от Нового Карфагена до Канн, трижды сметая на своем пути могущественнейшую армию, к концу лета 216 года иссякла. Может даже показаться, что его отказ идти на Рим нарушил динамику победного движения. Однако рассуждать так значило бы ошибочно оценивать личность Ганнибала, и без того слишком многими воспринимаемую искаженно, через призму его блестящих военных успехов. Между тем карфагенский полководец, как, впрочем, и многие из его соратников, принадлежал к тому разряду государственных деятелей, для которых война, как метко заметил другой государственный деятель, всегда была лишь продолжением политики другими средствами.

Мы помним, что еще в конце 218 года, едва добравшись до долины По, Ганнибал без всякого сопротивления захватил город Кластидий, который сдал ему комендант крепости, некий Дазий, уроженец Бриндизия. Именно здесь, в областях Южной Италии, Ганнибал сумел привлечь к себе наибольшее количество союзников, проводя политику, смысл которой заключался в том, чтобы представить Карфаген сторонником восстановления былой независимости древних греческих областей — Лукании, Бруттия и Кампании, фактически превращая их в карфагенские протектораты. Если б ему удалось оттеснить Рим к северу от Кампании, отрезав его от важнейших портов на Тирренском море — Путеол и Неаполя, Регия в Мессинском проливе, Брундизия и Тарента на побережье Адриатики, — он существенно облегчил бы себе задачу отвоевания Сицилии. Шестьюдесятью годами раньше Тарент уже пытался бороться с Римом, призвав себе на помощь эпирского царя Пирра. По всей видимости, Ганнибал в подробностях знал историю этой войны, представлявшую для него отнюдь не только теоретический интерес. Известен анекдот о его беседе со Сципионом Африканским в Эфесе в 193 году, когда он был уже изгнанником, анекдот, который наши источники приводят, не скрывая, что он относится скорее к области легенд, чем к истории. Этот анекдот позволяет нам думать, что Ганнибал искренне восхищался Пирром, ставя выше него одного лишь Александра (Тит Ливий, XXXV, 14, 9; Плутарх, «Фламинин», 21, 4). Пирр, утверждал Ганнибал, в совершенстве владел техникой осады городов, в чем карфагенский полководец с ним не только не соперничал, но даже не претендовал на роль его ученика. Но главным его достоинством он считал умение замирять города и народы, в результате чего италики зачастую предпочитали покориться ему, чужеземному царю, чем терпеть владычество Рима, с давних пор утвердившего свое господство на этих землях. Повторить этот успех — вот о чем больше всего мечтал карфагенский военачальник. На самом деле, как мы знаем, этот успех оказался эфемерным, потому что, несмотря на несколько побед, одержанных в первые годы, Пирр так и не осуществил планов объединения под своим скипетром греческих городов и варваров, населявших Южную Италию. Однако Ганнибал, действовавший в отличие от этого гениального авантюриста не в личных интересах, мог надеяться достичь большего, чем Пирр — доблестный воин и благородный «кондотьер», но весьма посредственный политик, как бы ни пытался с этим спорить лучший из его биографов (P. Leveque, 1957, pp. 660–664).

В 280 году, одержав под Гераклеей победу над легионами П. Валерия Левина, Пирр двинулся на Рим. Добравшись до Пренесты, он направил в город своего друга и поверенного Кинея, поручив ему предложить римскому сенату условия мира: в обмен на освобождение солдат, плененных при Гераклее, Рим заключает с Пирром союз, но главное — отказывается от всех территориальных завоеваний последних десятилетий, ущемлявших интересы самнитов, луканцев, рутулов и жителей Бруттия, которые объединяются в конфедерацию южно-италийских земель с центром в Таренте. Разумеется, Рим этих условий принять не мог. Традиция приписывает цензору 312 года, слепому и полупарализованному старику Аппию Клавдию, приказавшему принести себя в сенат на носилках, пламенную речь, которая развеяла последние колебания тех, кто поначалу склонялся принять условия мира.

Вспоминал ли Ганнибал после победы при Каннах об этом давнем посольстве Кинея? Как позже скажет Энний в одном из своих стихов, прекрасно подходящих и к тому, и к другому случаю: «Qui vincit non est victor nisi victus fatetur — одержавший победу не победитель, пока победы не признает побежденный» («Анналы», фр. XXXI, 493). Впрочем, ничто не мешало карфагенскому полководцу по примеру Пирра прозондировать в Риме почву. Он держал у себя многие тысячи римских военнопленных, пехотинцев и всадников. Отобрав, из них десять человек, Ганнибал отправил их в Рим с поручением передать сенату предлагаемые карфагенянами условия своего освобождения. Вместе с ними отбыл и полномочный представитель Ганнибала Карталон, получивший особое задание — в случае, если он поймет, что Рим готов идти на уступки, выдвинуть условия мирного договора (Тит Ливий, XXII, 58, 7). Однако, если верить Титу Ливию, Карталона в сенат даже не пустили. Что же касается освобождения пленных, то по этому вопросу с гневной речью выступил Т. Манлий Торкват, заклеймивший позором тех, кто живым сдается врагу. Итак, Рим отказался выкупать своих военнопленных, оттолкнув руку, протянутую ему Ганнибалом. Вместо этого М. Юний Пера — последний диктатор, наделенный военными полномочиями, — при поддержке своего начальника конницы Тиберия Семпрония Гракха отдал приказ о мобилизации юношей начиная с 17-летнего возраста, а поскольку свободных граждан все равно не хватало, в армию набрали восемь тысяч рабов, выкупленных у владельцев и вооруженных за государственный счет. Было сформировано новое войско, включившее четыре легиона и тысячу всадников, не считая соединений, предоставленных союзниками и латинами. Война продолжалась.

Ганнибал впервые решился разбить свою армию на два корпуса. Один из них он под командованием своего брата Магона направил к югу, где его с нетерпением ждали крайне недовольные Римом оски, луканцы и жители Брутгия. Второй, более важной целью этого похода было покорение прибрежных греческих городов. Затем Магону предстояло отправиться в Карфаген, чтобы предстать с отчетом о проделанной кампании перед Советом старейшин и получить их одобрение на ее продолжение.

В сопровождении Карталона — того самого «посланника», которого не пожелал принимать после Каннского сражения римский сенат, — Магон прибыл в Карфаген, вероятно, в конце 216 года. В его лице Баркиды впервые возобновили личный контакт с родиной, покинутой многие годы назад. Во всяком случае, после отбытия из Нового Карфагена весной 218 года подобной возможностью они точно не располагали. Вполне возможно, что за два последних года Совет старейшин не раз обсуждал вопросы, связанные с ведением войны, но за все это время они в первый раз смогли выслушать отчет своего полководца, пусть даже представленный не лично, а через брата. Тит Ливий уделяет описанию этого важного события должное внимание и, пользуясь случаем, дает выразительный портрет главного противника клана Баркидов — Ганнона. Страницы, посвященные рассказу об этом заседании, можно смело причислить к лучшим достижениям римской историографии, настолько талантливо воссоздает автор его атмосферу: яркие речи участников, прерываемые язвительными репликами «с мест», их живые и страстные диалоги позволяют нам проникнуться сутью происходящего, пожалуй, лучше, чем любое «объективное» свидетельство.