Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи Страница 51

Политические воззрения Клавдия и его характер настолько же сближали его с Тиберием, насколько отдаляли от племянника. Он не только покончил с «ориентализмом», прельстившим Калигулу, но и вслед за Тиберием выказывал необходимую учтивость, чтобы сохранить видимость равенства. В латыни есть слово для обозначения учтивого поведения — civilitas. Оно происходит от civis (гражданин) и в первом своем значении отсылает к правилам взаимного уважения между гражданами. Клавдий никогда не пренебрегал civilitas в отношении высокопоставленных особ. Так, в курии он вставал, чтобы обратиться к консулам — представителям высшей республиканской магистратуры. Он часто присутствовал в качестве советника на заседаниях суда, где председательствовали магистраты. И вообще, хотя по состоянию здоровья ему приходилось говорить сидя, он делал над собой усилие и поднимался, чтобы высказаться, если прочие сенаторы долго оставались на ногах. Когда он присутствовал на играх, утраиваемых магистратами, то вставал вместе со зрителями, чтобы почтить их, словно он простой гражданин. Однажды на его суд явились народные трибуны для дачи показаний, и он извинился, что не может усадить их за неимением места. Возможно, он перебарщивал, если верить Светонию, который находит его iactator civilitatis, чересчур стремившимся показать себя простым и доступным. Но Светоний говорил то же самое и о Тиберии, словно намекая на лицемерие. Клавдий тоже отказывался носить триумфальную тогу, напоминавшую о военной природе режима. По той же причине он избегал использовать свой титул Imperator (победоносный полководец), хотя не отказался от многочисленных и чрезмерных приветствий, которыми его наградили солдаты во время британского похода. Клавдий также оказывал людям деликатные знаки внимания вне зависимости от их общественного положения. Так, оглохшему с возрастом сенатору Л. Сулле он позволил сидеть на преторской скамье, откуда было лучше слышно; он по возможности навешал больных всадников и охотно участвовал в их праздниках, помня, что принадлежал к их сословию и сохранил там популярность.

Это что касается учтивости. Внешняя оболочка принципата также требовала, чтобы сенат казался тем, чем был в эпоху Республики, то есть вдохновителем римской политики. Чтобы понять ситуацию, нужно немного вернуться назад. В республиканском институционном механизме сенат был аристократическим звеном. Он состоял из бывших высших магистратов и народных трибунов, то есть опытных людей, которые, кстати, могли снова стать магистратами и которых называли «отцами» (Patres). Это наделяло сенат auctoritas, то есть моральным и политическим авторитетом. Частица его принадлежала каждому, когда-либо приобщенному к делам, но только сенат был облечен высшей властью — auctoritas patrum (властью отцов). В чем она заключалась? Не в том, чтобы избирать магистратов или принимать законы — это было задачей народных собраний. Нет, сенат попросту дозволял этим собраниям принять решение [53]. Де-юре предварительное разрешение ничем не связывало Законодательное собрание, но де-факто auctoritas patrum обладала таким политическим весом, что ни один законопроект, ни одна кандидатура не выставлялись на голосование без одобрения сенаторов. Конкретнее, сенат, созываемый высшим магистратом (консулом либо претором) или народным трибуном, издавал сенатусконсульт, то есть высказывался о деле, представленном на его рассмотрение. Поскольку политически было невозможно пойти против auctoritas patrum, магистрат выходил из курии с более или менее измененным законопроектом, а то и вовсе без него, если тот не понравился «отцам», так что ни один закон не издавался без одобрения сенаторами. Добавьте к этому, что высокое собрание контролировало финансы, принимало послов, вело переговоры о трактатах, давало разрешение на мобилизацию, назначало военачальников, распоряжалось завоеванными территориями, а плюс ко всему было еще хранителем культов и обладало auspicium, то есть правом вопрошать богов и толковать их волю, — и вы поймете, что ни одна область не ускользала от его влияния.

Увы, после столетних Пунических войн и вековой гражданской войны экономика и менталитет значительно изменились, и не в лучшую сторону: уничтожение среднего класса и моральное разложение аристократии просто-напросто разрушили прекрасную Республику. В последние годы этого режима сенат больше походил на синдикат богачей, чем на палату парламента, а его власть обратилась практически в ничто по сравнению с властью республиканских династов, хозяев легионов. Августовская революция по сути только завершила уже давно начавшийся процесс. Но Август, тонкий политик, поостерегся трогать древнее собрание. Наоборот, сохранил его вместе с прочими республиканскими институтами, так как понял, что его революцию примут лишь в том случае, если она не будет выглядеть таковой. Хотя под аристократию уже давно подкапывались из-за ее кастового эгоизма, она оставалась могущественной и несокрушимой. Калигула этого недооценил и стал первым принцепсом, павшим под ее ударами.

В новой системе сенат как институт власти полностью утратил свою роль вдохновителя римской политики, так что собрание уже не отражало реальной силы социальной группы, из которой оно произошло. Всемогущество принцепса вообще иссушало власть традиционных институтов. Но дело не только в этом. Сенат больше не хотел ничего решать. Всё, чего он желал и чего желала представленная им аристократия, — чтобы принцепс вел политику, соответствующую его устремлениям, но не взваливал ответственность на него. Как сказал проницательный Поль Вейн, значительная политическая роль «была бы опасной и противной его достоинству. Он не хотел быть тем, чем являлся теоретически — советом принцепса, у которого, кстати, имелся собственный совет. Эти аристократы не могут быть вольными советниками дурного императора, способного заставить их заплатить головой за откровенность, или достойными советниками хорошего императора, который свободно мог обойтись без их советов. Сенаторская знать была руководящим классом, элитой, диктующей свою волю правительству (под угрозой его свержения), но не правящим классом, лично участвовавшим в этом правительстве». Добавлю, что знатные люди по отдельности ничего иного и не желали, хотя под конец истории Рима будут жалеть о былой «свободе». Этим людям, не имевшим в душе ничего общего с древней nobilitas, нужна была видимость власти, а не ее заботы. Принимать важные решения или участвовать в их подготовке им было совсем не интересно, достаточно было их утверждать. Пусть этот воз тащат принцепс и его секретари. В том, чтобы иметь над собой господина, есть и свои преимущества… Тиберий попытался было в начале царствования вернуть сенату часть реальной ответственности и был в этом более искренним, чем утверждают древние авторы, однако быстро разочаровался.

Но не будем заблуждаться. Сенат сохранял важный функциональный аспект. В частности, приобрел законодательную роль, потому что народные собрания отошли в прошлое. Чтобы заполнить этот институционный вакуум, Август наделил силой закона сенатусконсульты, ранее бывшие всего лишь оценочными суждениями. И потом, сенаторское сословие по-прежнему занимало ключевые должности и наряду с сословием всадников поставляло губернаторов, префектов и полководцев. Уже этим оправдывалось существование аристократии как общественного класса, а ее представители могли сделать успешную карьеру. В целом, равновесие между принцепсом и аристократией зиждется на негласном договоре. Сенат соглашается предоставить императору всю полноту полномочий, соглашается даже чествовать его как царя со всей вытекающей отсюда помпой. Взамен император, во-первых, считает аристократов равными себе, во-вторых, позволяет им исполнять республиканские магистратуры, поручает им высокие гражданские и военные посты, а в-третьих, проводит политику в их интересах. Понятно, что сложнее всего было осуществить третий пункт. Императору нужно было угодить не только аристократии. Много императоров падет под предлогом тирании, то есть из-за того, что вели себя как цари, хотя истинной причиной была их деятельность, идущая вразрез с пожеланиями сенаторского сословия.