Порубежная война - Роберт Святополк-Мирский Страница 52

— Трое, — ответил Медведев.

— Ну что ж, передай им от меня благодарность, тебе же продлеваю еще на пять лет сроки заповедности и несудимости [6]твоей жалованной грамоты. Поезжай домой и передай всем своим друзьям, кто рядом с тобой живут, чтобы не ввязывались ни в какие порубежные свары. Мы изучим твое донесение и сами без вас разберемся, кто, с кем, где и как будет сражаться, а кто добровольно перейдет к нам…

— Как прикажешь, государь, — поклонился Василий, — благодарю за пожалование.

— Ты помнишь наш первый разговор о собирании земли, Медведев?

— Да, государь.

— Ты видишь, как я тружусь над этим… Новгород, Тверь, Казань, Вятка, Верея… С того дня как ты стал моим дворянином, Медведев, Московское княжество увеличилось вшестеро… Настал черед Верховских…

Иван Васильевич будто ожидал одобрения или поддержки со стороны собеседника, но Медведев молчал, и ни один мускул не дрогнул на его непроницаемом лице.

— Можешь идти! — сурово сказал Великий князь.

Когда Медведев, молча поклонившись, вышел, Патрикеев спросил:

— А не стоило ли взять всех этих угорских дворян да приставить к нашим воеводам — они же места знают: переходы, реки, броды?

— Нет, Иван, не стоит, — сказал Иван Васильевич. — Я думал об этом. Они не только не помогут, но даже повредят. Они слишком тесно связаны с теми, кто живет там — начнут втихомолку предупреждать своих друзей и знакомых об опасности, задерживать передвижение наших войск, проводя дальней дорогой, да мало ли чего еще! А нам нужна внезапность!

— Не перестаю восхищаться твоей мудростью… Но значит ли это, что ты уже не доверяешь Медведеву? — удивился Патрикеев.

— Я никому не доверяю, — ответил Иван Васильевич. — Даже тебе, братец.

Патрикеев грузно опустился на колени:

— Чем я заслужил, государь?

— Да пошутил я, вставай, не валяй дурака. Конечно, я ему доверяю, а тебе тем более. Но мы не будем больше затевать там никаких мелких стычек. Мы пошлем туда настоящее войско с лучшими воеводами и либо они к нам примкнут, либо мы их сами примкнем.

— Но это же война, государь.

— Да, Иван. Война. Настоящая война!

… И все же для многих людей, чьи души принял к себе Господь, год семитысячный — 1492-й, действительно, оказался концом света, ибо этот земной мир перестал для них существовать, и одним из этих людей был король польский и Великий князь Литовский Казимир IV Ягайлович.

До нас дошли свидетельства современников, которые говорили о нем так: «Был он роста высокого, стройный, с продолговатым худым лицом и лысой головой, говорил шепеляво, но нрава простого, любимым развлечением его была охота на дичь и птицу, и поэтому он всегда больше любил жить в Литве, где охотничьих просторов гораздо больше. Однажды он послал из Литвы дары своему сыну Владиславу, тогда уже королю чешскому, а по дороге князь Рыбницкий отнял у королевских посланцев все эти дары, однако, спохватившись, и глубоко раскаявшись в своем поступке, стал просить прощения у короля, на что Казимир велел сказать ему так: «Пусть только охотничьих собак вернет, а все остальные дары может себе оставить». Был он также человеком не гордым, всегда трезвым, ибо ни вина, ни пива, ни меда никогда не пил; щедрый, простой, в бане веником себя хлестать очень любил, легко переносил тяжкий труд, холод, ветер, жару, дым, и во всем этом очень походил на отца своего Ягайлу; супругу же свою Елизавету необычайно любил, так же как и она его».

В начале мая король находился в Великом Литовском княжестве, и здесь его сразила дизентерия. Монахи-бернардинцы вместе с лучшими лекарями пытались лечить его литовским горячим хлебом и печеными грушками. Король терпеливо выполнял все их требования, однако ничего не помогало, сердце его ослабело, а ноги отекли, так что он не мог ходить, и тогда его личный медик — лекарь Яков из Залесья сказал королю открыто, что нет уже для него спасения.

— Ну что ж, значит надо умирать, — совершенно спокойно ответил король.

Он умер в Гродно 7 июня 1492 года…

Именно в это же время в другом конце Европы в испанском порту Палос некий Христофор Колумб снаряжал три корабля и собирал экипаж из бродяг и проходимцев, иногда специально для этой цели выпущенных из тюрьмы, для того чтобы оправится на поиски новых земель…

По мнению некоторых историков, год 1492 — это конец средневековья.

Тело короля отвезли в Краков, и одиннадцатого июля он был похоронен с необыкновенными, невиданными дотоле почестями. Хорунжие несли двадцать флагов земель, находящихся под властью покойного короля.

Он был похоронен в Вавельском замке и резной саркофаг работы величайшего мастера Вита Ствоша до сего дня украшает его усыпальницу.

Король Казимир был, пожалуй, последним королем славной эпохи благородных рыцарей и прекрасных дам.

На смену приходила новая, совсем иная эпоха, в которой многое решали не личное благородство, отвага или мужество, а количество денег, товара и наемных армий, сложная интрига, коварство и зачатую тайное и подлое убийство..

После смерти короля Казимира на польский трон взошел его старший сын Ольбрехт, а Великим князем Литовским стал его младший брат Александр.

Ольбрехту было в этот момент тридцать три года, Александру — тридцать один и оба они были еще неженаты, что создавало серьезнейшую династическую проблему в обоих, связанных унией державах.

… В мае 1492 года близнецам Алексею и Елизавете Бартеневым исполнилось двенадцать лет, но и в день своего рождения они подчинялись тому же строгому распорядку дел и занятий, как и всегда.

День выдался жаркий и Филипп, сидя на колоде в тени, наблюдал за тем, как грек Микис обучает его детей борьбе.

Лиза, одетая как мальчик, коротко постриженная, ни в чем старалась не уступать своему брату — оба крепкие, высокие, сильные — в отца, лишь Елизавета стройнее и в лице ее отражались черты покойной матери.

Филипп, глядя на них, думал о том, как много удалось достичь в их воспитании за последние годы, да и чему удивляться — у них были прекрасные учителя: родная тетка Анница учила их стрелять из лука и в свои двенадцать лет они уже были очень меткими лучниками. Медведев давал им иногда уроки фехтования и Алексей, обещающий быть таким же высоким и крепким, как Филипп, уже сейчас превосходил отца в этом искусстве, хотя, впрочем, чему тут удивляться: Филипп вот уже тринадцать лет не брал в руки оружие. Отец Мефодий время от времени давал им уроки никому не ведомой в этих местах восточной борьбы, которой он сам научился много лет назад в далеких краях, во время длительного путешествия к святым местам. Это было замечательное искусство, при помощи которого человек, даже не имея в руках оружия, мог справиться с несколькими вооруженными противниками. Отец вместе со своими детьми учился этому искусству у отца Мефодия, а также искусству греческой борьбы у Микиса и, таким образом, при огромной силе и мощи Филиппа трудно было сказать, опаснее ли он был с палицей и тяжелым ливонским щитом, который давно уже служил украшением светлицы в новом Бартеневском доме, или сейчас без всяких доспехов и оружия…