Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский Страница 52

Здоровой рукой Дмитрий положил больную руку на валик дивана.

– Господин комендант, я даже перед судом Бога не соглашусь признать себя предателем. Партизаны зовут себя мстителями. Но истинный мститель – это я, Иванов, сын Ивана и внук Ивана. Виновен ли человек перед Богом, если наказано его государство? Если в доме твоем поселился завоеватель – свершившийся Божий суд. – Дмитрий смутился, взял свою больную руку на грудь. – Простите, господин комендант!

– Нет! Нет! Это очень важно, что вы говорите. Я слушаю вас.

– Чего там! Советская власть была настоящей. Хан Батый для своих же крестьян. Обещала победу малой кровью, на чужой территории и залила кровавыми реками свою землю. Сталин с буденновцами, с ворошиловскими стрелками отдали завоевателям уже треть России, треть русского народа. Белорусов – так поголовно! Украинцев – поголовно! Это не я предал Сталина и страну СССР, это Сталин меня предал – передал Германии. Красная армия предала Ивановых. Отмахнулись от меня, от моей матери, от совсем малых ребят.

– Я! Я! Я! [14]– говорил Бенкендорф чуть ли не с восторгом.

Он уже понял: потолок мальчика с больной рукой очень даже высокий. Понимал: без этого рассерженного мальчика не обойтись. Знает свое поколение. Знает цену этому поколению. Главное – сумеет обаять русских своей русской искренностью.

Бенкендорф поднялся:

– У меня встреча с генералом. Повторяю: лечитесь основательно. Вы – человек очень молодой, но проницательный и даровитый. – Улыбнулся: – Секреты в детстве любили делать?

– Кто же не любит секреты? – попался на доброту Митька.

– Надеюсь, совсем скоро секреты Людинова станут вашей повседневной работой.

Майор надел фуражку, коснулся пальцами козырька.

Когда город был у наших, отец Викторин служил, а народ не шел. Войны боялись? Партизан боялись?

Батюшка служил в день поминовения праведного Иосифа Обручника, 11 января. 13-го – отдание праздника Рождества Христова, 15-го – день преставления Серафима Саровского.

На службы заглядывали партизаны, красноармейцы. Никто не молился. Ставили свечи, смотрели на иконы. Не крестясь.

И вот снова под немцами. В храме многолюдно. Молящиеся не стыдятся осенить себя крестным знамением.

Пришла на исповедь красивая, очень немолодая женщина. Брови темные, глаза посажены глубоко, в глазах – все пережитое.

– Наталья, – назвала она себя. – Иванова Наталья. Мужа моего, кулака, вместе с батюшками к расстрелу присудили. Старшие дети с немцами воюют, средний немцам служит. Его расстреляли в КПЗ, но остался живой, а брат его, Алексей, он моложе Дмитрия, пошел в лес в декабре. И пропал. Батюшка, научи молиться об Алексее! Здравия просить у Бога или вечной жизни?

– Сколько лет Алексею? – спросил отец Викторин, ужаснувшись судьбе рабы Божией Натальи.

– Семнадцать, восемнадцать скоро. И о Митьке тоже скажи. Подавать записки о здравии, коли он в полицаи пошел? Раньше-то не хотел в полицаи. Так ведь расстреляли. Теперь пошел.

Вот она, громада жизни, печать безбожного хаоса. Каждая клеточка стонала в теле отца Викторина.

– Молись о сыновьях, матушка, как сердце подскажет. Я тоже буду молиться. Не по записке твоей – всякий день.

Женщина смотрела в лицо священнику, собиралась затворить сердце, но отец Викторин сказал:

– Матушка! Душа не знает смерти. Вечность примирит ненавидящих. Россия, будет время, заплачет о детях своих, смоет все черное, чем запятнала их беспощадная жизнь.

Женщина опустила голову. Постояла, подумала. Поклонилась, коснувшись рукой земли. Отошла. Посмотрела на иконы и – к дверям.

Не могла Наталья Васильевна оставаться пред Царскими вратами, не могла поднять глаз на Престол алтаря, на семисвечник с лампадами. Сама себя казнила, не приняла Святых Даров.

Знала о сыне, о Митьке, багряное. Митька сегодня расстрелял – уж за какие провинности! – Владимира Мамоныча Самошкина. Люди видели: с полицаями вел доброго человека к детдому брошенному. Это за Неполотью, укромное место. Владимир Мамоныч по снегу шел босиком; на сапоги, что ли, кто позарился?! В одной рубахе – шубу, знать, тоже забрали. Завели бедного во двор детдома. Тут же и бахнули выстрелы. Кто стрелял? Может, и Митька.

Не все знала Наталья Васильевна. Ее сынок весьма отличился перед немцами. Нашел в Людинове старого коммуниста Николая Митрофановича Иванова. Иванов этот жил в Дятькове. В Людиново перебрался с женой по приказу партии – ему поручили организовать серьезное подполье. Опыт революционной борьбы у Николая Митрофановича был огромный. Со Сталиным отбывал ссылку в Туруханском крае. А для внештатного следователя Дмитрия Иванова это было первое дело на секретной работе.

Первый же завербованный агент указал адрес знаменитого большевика. Все получилось так просто! Митька пришел на беседу к Бенкендорфу. Бенкендорф имел кабинет на локомобильном заводе. Сам себя назначил управляющим.

Получивши множество наставлений от графа-коменданта, Митька ради того, чтобы познакомиться, заглянул к заместителю управляющего.

Василий Иванович Глухов в агенты пошел, задохнувшись от радости. Быть агентом Тайной полиции – доверие власти. Для заместителя начальника – прямая выгода. При случае продвинут выше. Да и дело привычное: при советской власти тоже докладывал про закадычных друзей, про начальников своих.

Митька, прощаясь, показал Глухову, так, на всякий случай, фотографию старого большевика. Но Глухов знал Николая Митрофановича. В тот же день Айзенгут распорядился арестовать двух коммунистов: мужа и жену. Арест производил начальник полиции, заменивший канувшего в неизвестность Двоенко, Сергей Посылкин, однофамилец партизана Афанасия Посылкина.

Соузника Сталина сначала допрашивал сам Айзенгут – прикоснулся к истории, – потом Посылкин и, наконец, следователь Иванов.

Старика пытали. Молчал.

При нем пытали его жену, Наталью Ивановну. Молчал. Наталья Ивановна тоже ничего не выдала, никого не оговорила.

Чету расстреляли, не разлучая. Из уважения. Этого добился от Посылкина следователь Иванов.

Шумавцов группу свою называл «писателями». Но приспело иное время.

Первую самодельную мину Алеша заложил сам, на дороге в Жиздру. Вторую – с братьями Анатолием и Виктором Апатьевыми, на дороге в Вербежичи.

Зима, ставить мину трудно, зато маскировать проще.

Сначала сработала мина Апатьевых.

Толя подошел к Шумавцову на заводе:

– Порядок! Кишки на березе висят.

– Какие кишки?!