Леди Альмина и аббатство Даунтон - Фиона Карнарвон Страница 52

Альмина посылала свою любовь, благословение и поздравления с успехом после многострадального упорства в преследовании цели. Она обсуждала, как укротить газеты в отношении своего мужа и высказывала различные практические соображения на этот счет. Леди Карнарвон также извещала Картера о своем слишком плохом самочувствии, чтобы присоединиться к экспедиции. Ей предстояла операция на челюсти.

После Рождества Картер возобновил работу. Он рассматривал различные предложения о помощи, решая, какие из них стоит принять. Мистер Литгоу из нью-йоркского музея «Метрополитен» прислал поздравительную телеграмму, и его участие было утверждено. К нему присоединились еще четыре американских египтолога, включая видного профессора Чикагского университета Джеймса Брестеда. Гарри Бертон был взят в качестве официального фотографа, а мистер Лукас, специалист-химик при египетском правительстве, также дал свое согласие. Бригада направилась в Каир для закупки мягкой набивки, веревок, упаковочных материалов и стальной решетки, которую установили на входе в захоронение.

Как правило, Картер пребывал в раздражении, его выводили из себя постоянные вмешательства прессы. Все, чего он хотел, так это продолжить свою неотложную кропотливую работу. 27 декабря бригада начала извлекать первые предметы и перемещать их в гробницу Сети II, где могло быть выполнено дальнейшее обследование перед транспортировкой в Каир. Картер полностью сосредоточился на методичном освобождении входной камеры, и его доводила до умопомрачения необходимость общаться с нескончаемым потоком журналистов и якобы персонами особой важности, неизменно обладавшими «спецпропуском». Его труд был тяжелым и напряженным, пространство – тесным и душным, а предметы – чрезвычайно хрупкими. По каждому возникали трудности: как остановить распад вещи на кусочки, каким образом заново нанизать бусы или предотвратить усадку дерева, подвергнутого воздействию горячего воздуха. По разумению Картера, все это являлось намного более важным, нежели разговор с представителями средств массовой информации или туристами.

Тем временем в Лондоне Карнарвон вплотную занимался именно этим. Он вел переговоры с компанией «Пате-синема» о съемках на кинопленку, с директорами Британского музея и музея Метрополитен в Нью-Йорке и – очень каверзные – с газетой «Таймс». Он обнаружил, что газета только что заплатила тысячу фунтов стерлингов за пятнадцать эксклюзивных телеграфных сообщений [56]от экспедиции на гору Эверест. После длительных согласований с Картером (тот прислал ему условия в зашифрованном виде) лорд Карнарвон решил подписать соглашение, предоставляющее газете исключительное право на интервью и черно-белые фотографии. Он должен был получить по договору пять тысяч фунтов и сохранял все права на любую книгу, лекцию или фильм. Карнарвон поставил условие, что «Таймс» обязана бесплатно передавать статьи египетской прессе и «Ньюбери уикли ньюс», но могла взимать сбор с прочих газет.

Конечно, это чистой воды схема извлечения прибыли, в которой была отчаянная нужда, если учесть затратность всей операции, но она также предназначалась для упорядочения рабочих условий на площадке. В теории археологи должны были иметь дело только с одной группой журналистов. Однако этот план обернулся своей пагубной стороной, когда остальная пресса, взбешенная отстранением от самого крупного события в истории, усилила травлю и разразилась разного рода оскорбительными репортажами о планах Карнарвона и Картера. Их изображали в самых мрачных красках как высокомерных авантюристов, намеренных закрыть Долину царей для туристов.

Готовясь к возвращению в Египет, Карнарвон собрал в кулак всю свою решимость. С его точки зрения, проблема прессы была урегулирована, несмотря на нелепые заголовки в газетах. Он попрощался с «бедной Альминой», которая, как он писал Картеру, «занималась различными вещами, делая их очень хорошо», но все еще была слишком слаба для путешествия. Муж уговаривал ее поехать на лечение в Париж, где она будет меньше находиться на виду у прессы, и присоединиться к ним в любое время, когда сможет. Затем лорд Карнарвон простился с сыном и невесткой. Он радовался, что сумел застать их перед отплытием в Индию с полком Порчи. Молодая пара оставила ему Сюзи, маленького трехногого терьера, принадлежавшего Порчи в бытность его подростком. Лорд Карнарвон принял собачонку, и она спала на его постели, когда новый хозяин пребывал в Хайклире.

Сюзи осталась в замке, а Ева и лорд Карнарвон вновь покинули Хайклир, еще с большими надеждами и ожиданиями, нежели в последний раз, всего несколько недель назад. Все внимание пятого эрла было сосредоточено на цели его поездки, а не на отъезде. Он не бросил последнего взгляда на замок, когда вместе с дочерью ехал в автомобиле по парку к поезду, который должен был доставить их в Саутгемптон. Да и зачем? Лорд Карнарвон собирался вскоре вернуться, причем с множеством новых экспонатов для своей коллекции древностей. Но он никогда уже не увидит родное гнездо, в котором прожил всю жизнь.

Когда 25 января 1923 года лорд Карнарвон и леди Эвелин ступили на красный ковер, расстеленный на платформе небольшой железнодорожной станции в Луксоре, их встретило восторженное ликующее общество. В своем возбуждении эрл, всегда бывший рассеянным, забыл в железнодорожном вагоне два вставных зуба – они были возвращены ему на алой подушечке. Еве преподнесли букет цветов, а вспышки камер мировой прессы так и засверкали, когда они с отцом и Картер пробирались через толпы. Картер прямиком отправился на площадку; Ева комфортабельно устроила отца в «Винтер палас отель» и переговорила с шеф-поваром по поводу меню для различных обедов и ужинов. Планировалось множество развлечений, и Еву радовала перспектива выступить в роли хозяйки бок о бок с отцом. «Таймс» поручила Артуру Мертону круглосуточно описывать все события. Репортер сообщал, что «невозможно остаться равнодушным к чрезвычайно дружественному, даже сердечному отношению египтян к лорду Карнарвону. Он любит их и любит Египет».

Нельзя сказать, чтобы та же доброжелательность характеризовала отношения с остальной прессой. Долина была полна людей, как журналистов, так и туристов, слоняющихся вокруг, чтобы увидеть драгоценные предметы искусства, переправляемые в полевую лабораторию. Когда у них падало настроение, а это неизбежно случалось, они давали волю своей раздражительности. Критика в газетах становилась все более резкой и, похоже, могла повлиять на основополагающие отношения с египетским Департаментом древностей. Карнарвон, оставив Картера и его бригаду за работой, отправился в Каир, чтобы урегулировать проблемы и подготовиться к торжественному открытию погребальной камеры.

Днем, назначенным для прорыва, стала пятница 16 февраля. К этому времени входные камеры были полностью освобождены и остались только две черно-золотые статуи стражей, уставившихся друг на друга поверх опечатанного входа в погребальное помещение Тутанхамона. У захоронения собралось около двух десятков человек: лорд Карнарвон, леди Эвелин, достопочтенный Мервин Герберт (сводный брат Карнарвона), достопочтенный Ричард Бетелл (личный секретарь Карнарвона, недавно нанятый им для помощи с перепиской), Говард Картер, Артур Мейс, Артур Кэллендер, профессор Брестед, Гарри Бертен с его кинокамерой, доктор Алан Гардинер, мистер Литгоу и мистер Уинлок из музея Метрополитен, сэр Уильям Гарстин, сэр Чарлз Каст, конюший короля Георга V и мистер Лако из Департамента древностей, мистер Энгельбах с тремя местными инспекторами и Абдель-Халим-паша, представлявший правительство короля Фуада.