Вся моя жизнь - Джейн Фонда Страница 52

Тем летом в Сен-Тропе я принялась исследовать собственную душу – хотела понять, что за белый человек я сама. Из общих соображений я не была расисткой, однако не могла утверждать этого с уверенностью, потому что мало общалась с чернокожими. Это надо было менять. Малкольм впервые заставил меня взглянуть на расизм глазами чернокожего. Я только не могла согласиться с его отношением к окружавшим его чернокожим женщинам – как правило, он видел в них безучастных, бессловесных и покорных служанок. Труднее всего распознать что-то неправильное там, где с виду всё нормально.

Я прочла эти две книги, “Деревню Бенсук” и “Автобиографию Малкольма Икса”, одну за другой и еще больше усомнилась в том, что надолго задержусь в мире Вадима. Если такой человек, как Малкольм Икс, способен на перемены, то и я смогу. Мне не хотелось помереть, так и не совершив ничего сто́ящего. Но я по-прежнему не мыслила себя одинокой, без Вадима, и не только потому, что ждала ребенка, – я была вовсе не уверена, что выживу в одиночку.

В июле мне прислали сценарий “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?” по одноименной книге Хораса Маккоя. Мне она раньше не попадалась, а Вадиму очень нравилась. Она пользовалась успехом у французов с левыми взглядами, которые считали ее первым по-настоящему реалистичным романом. Сценарий был не блестящий, но Вадим считал, что фильм получится выдающийся, и настоятельно советовал мне сниматься в нем. Я согласилась. В сентябре мне предстояло родить, а съемки должны были начаться через три месяца после этого.

В конце августа мы вернулись в Париж, и нас пригласили в американское посольство посмотреть, как в Чикаго конвенция Демократической партии выдвигает Губерта Хамфри кандидатом в президенты. Когда объявили, что Хамфри выиграл (в знак протеста против войны он не выступал), посол Сарджент Шрайвер сказал: “Они посадили в Белый дом Никсона”. Телевизионные камеры переместились с процедуры голосования на улицы Чикаго, где полиция по приказу мэра Ричарда Дейли избивала и травила слезоточивым газом тысячи абсолютно мирных демонстрантов; 668 человек бросили за решетку.

У меня и мысли не возникло, что придет время, и один из лидеров той демонстрации, Том Хейден, станет моим мужем.

Через месяц я должна была родить. Я хотела, чтобы роды прошли, как положено природой, поэтому записалась на курсы подготовки в Париже, но не поверила, что учащенное дыхание может ослабить боль от схваток, и перестала посещать занятия. В то время невозможно было заранее узнать пол ребенка, но я надеялась, что у меня будет девочка. Я придумала ей прекрасное имя – Ванесса. Ванесса Вадим. Мне нравилась аллитерация. Кроме того, я восхищалась Ванессой Редгрейв – выдающейся актрисой и сильной, уверенной в себе женщиной; она была единственной из известных мне актрис, которая активно занималась политической деятельностью, хотя подробностей этой ее деятельности я не знала. В каком-то журнале, помнится, писали, что она, по ее собственному признанию, на сон грядущий изучала кейнсианскую экономическую теорию [39]!

Мне зарезервировали палату в престижной частной клинике в предместье Парижа, где появился на свет и сын Катрин Денёв, Кристиан. В пять утра перед родами я проснулась на нашей ферме с мыслью, что сейчас умру. Интенсивность боли превзошла все мои ожидания, и я заподозрила что-то неладное – где постепенное нарастание, отошедшие воды, слабые схватки, которые должны были стать сигналом к тому, что пора ехать рожать? Вадим помчался со мной в клинику, а я металась в нестерпимых муках. За полмили до больницы у нас кончился бензин, и остаток пути Вадиму пришлось нести меня на руках. К шести утра я уже лежала на столе, почти в беспамятстве, с аспираторной маской на лице. Это было похоже на изнасилование. Кажется, засыпая, я подумала, что не так всё это себе представляла. Я ощутила давление хирургических щипцов, мужской голос, доносившийся откуда-то издалека, велел мне тужиться, а потом я отключилась. В момент рождения моего ребенка я оказалась в бессознательном состоянии.

Когда я очнулась в послеоперационной палате, было почти восемь часов утра; у меня всё болело, я плохо соображала и пыталась понять, что же произошло. Повернув голову, я увидела в стоящей рядом кроватке запеленутого младенца. Это что – мой ребенок? Мальчик или девочка? Меня охватила слабость, и я снова погрузилась в дремоту. Потом пришел врач и сказал мне, что я родила девочку. Ванессу. На нем были бриджи для верховой езды (когда ему позвонили из больницы, он как раз собирался на лисью охоту), и он предъявил мне свой укушенный палец – это я его укусила во время родов. Отлично!

– С ребенком всё нормально?

– Да, – ответил он.

– Зачем мне дали наркоз?

– Вам было очень больно, – ответил он, защищаясь.

– Но… – я хотела сказать, что сначала он должен был спросить меня и что я очень надеялась родить без постороннего вмешательства. Как выяснилось, этот злодей-доктор в бриджах буквально порвал меня своими щипцами, хотя позже медсестры уверяли меня, что без щипцов было не обойтись.

Я попросила дать мне ребенка и еще долго лежала, глядя на нее. Я чувствовала себя уставшей, подавленной и очень сердитой. Меня перевели в красиво обставленную палату, медсестра принесла мне дочку, когда пора было кормить, и снова куда-то унесла ее. Я спросила, нельзя ли оставить девочку со мной, но мне ответили отказом. Я не стала спорить, решила, что медсестрам виднее.

Вадим привел Натали, но сестры сказали, что дети “разносят инфекцию” и им нельзя заходить в палату, поэтому Натали стояла в коридоре, прижав нос к стеклу моей палаты.

Всё это случилось 28 сентября, и это был день рожденья не только Ванессы, но и Брижит Бардо. Брижит предвидела такое совпадение и прислала мне капусту с открыткой, на которой было написано: “Во Франции детей разносят не аисты – их находят в капусте”. Меня навещали друзья – и кто-то из них, а вовсе не Натали, принес инфекцию. Я заболела, и мне на какое– то время запретили кормить грудью, чтобы не подвергать риску ребенка. Мне нравилось ощущать, как в грудь приливает молоко. Нравилось, что у меня есть грудь! Нравилось, что хоть теперь, когда я войду в дверь, первым пересечет порог не мой нос.

Спустя несколько дней я уже могла вставать. Чтобы сбросить набранный вес до начала съемок, я начала выполнять в ванной комнате балетные приседания. Но от этого открылось кровотечение, мне пришлось на неделю задержаться в больнице, и я видела Ванессу только во время кормлений. Я застряла в больнице. Я была больна, как болела моя мать! Это было ужасно. Я понемногу кормила грудью, но сестры докармливали Ванессу (без моего ведома), поэтому и тут я не преуспела – и сделала вывод, что матери из меня не получилось.

Через неделю Вадим забрал меня домой. Перед клиникой дежурили папарацци, у меня сохранились кое-какие из сделанных ими снимков. Я держу на руках ребенка и разглядываю его, на лице у меня выражение неуверенности – точно такое, о котором пишет Адриенн Риш в своей книге о материнстве “Рожденный женщиной”: “У меня не было возможности подготовиться к осознанию того, что я мать… я понимала, что сама еще пребываю в состоянии нерожденности”.