Луначарский - Юрий Борев Страница 52

После обсуждения «Ревизора» Луначарский отправился в наркомат.

В Наркомпросе его секретарь Сац сумел перенести прием посетителей на завтрашний день. Так что перед заседанием коллегии можно было спокойно просмотреть текущие бумаги и заняться рукописью новой книги.

Луначарский не перечитывал бумаги, которые давали ему на подпись. Он схватывал их содержание сразу. Помнил, о чем идет речь, как возникла эта бумага. Он доверял своему аппарату, своим помощникам и сотрудникам, а поток дел был столь стремительный, что приходилось экономить время на всем: на сне, еде, перечитывании отпечатанных бумаг. Зная эту особенность Анатолия Васильевича, его секретарь Сац решил подшутить над ним и подсунул на подпись бумагу со следующим текстом: «В Совнарком. Заявление. В связи с тем, что я занят многими другими делами, прошу меня освободить от обязанностей наркома просвещения. А. В. Луначарский».

Не читая, Луначарский подписал эту бумагу в числе десятка других. Анатолий Васильевич радовался освободившемуся времени — до начала заседания коллегии оставалось еще более полутора часов. Он стал работать над рукописью книги.

Через полчаса Сац зашел к Луначарскому и спросил:

— Анатолий Васильевич, вы что, уходите с работы?

— Нет, — не понял вопрос Луначарский, — я, как обычно, буду работать сегодня допоздна. Еще после коллегии останусь, хотя, впрочем, нет. После коллегии я еду в Академию наук.

— Я спрашиваю не о сегодняшнем дне. Мне стало известно, что вы решили уйти с поста наркома просвещения.

— Кто это сказал?

— Вы. Я задержал ваше заявление.

И Сац положил перед ним бумагу. Луначарский прочел текст, узнал свою подпись и начал хохотать. Он встал с кресла, изнемогая от смеха, дошел до дивана, упал на него и продолжал хохотать. Отсмеявшись, сказал:

— Теперь я буду читать все бумаги, прежде чем их подписывать.

Луначарский посмотрел на часы: четыре часа двадцать пять минут. Сегодня ему еще предстояло провести заседание коллегии Наркомпроса и выступить в Академии наук.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Однажды Мейерхольду представили режиссера лондонского театра «Лобус» мистера Олди. Мейерхольд о таком театре не слыхал, но ему объяснили, что это один из самых левых театров Великобритании и что мистер Олди высадился с английским десантом в Мурманске, перешел на сторону красных и попал в Москву. Одет гость был весьма странно: белый френч с блестящими пуговицами, желтые краги, галифе для верховой езды, кепи из рыжей кожи, в руках — трость. Мейерхольд и сам был одет хоть куда: старый рыжий свитер и солдатские ботинки, а его седую голову венчала ярко-красная феска. Мистер Олди совершенно не владел русским, но немного говорил и хорошо понимал по-немецки. Больше часа Мейерхольд объяснял на немецком языке революционные принципы режиссуры и основы актерской биомеханики. Закончил он любимой идеей: режиссер — это дирижер спектакля. Англичанин внимательно слушал, изредка произнося «вери гуд» или «йес», и вдруг на чистейшем русском спросил:

— Не пора ли побеседовать по-русски?

Мейерхольд опешил, а потом расхохотался:

— Мерзавцы! Кто этот талантливый проходимец?

Мистер Олди оказался одесситом Леонидом Утесовым.

Мейерхольд сказал:

— Больше его ко мне не приводить. Я его боюсь.

* * *

Мейерхольд с Зинаидой Райх путешествовали по Италии. В одном из самых прелестных уголков Рима они поцеловались… и были задержаны полицией. Когда в полицейском отделении разобрались, что нарушители общественного порядка муж и жена, полицейские были обескуражены. Начальник отделения пожал супругам руки:

— Ах, русские, умом вас понять невозможно… У нас, итальянцев, такого не бывает…

* * *

Сталин посмотрел «Отелло» и сказал: «А этот — как его? — Яго — неплохой организатор».

Организационная сторона не всегда удавалась Луначарскому-наркому, в чем он самокритично признавался. Умение же создать атмосферу дружной, целенаправленной работы было органично присуще ему. Многими его товарищами по партии овладело наваждение всеобщего реформаторства. В более умеренной форме, чем у других большевиков, эта страсть охватила и Луначарского, и он не всегда мог противостоять более радикальным своим коллегам по руководству культурой. Он не смог воспрепятствовать и фактически санкционировал разрушительный реформаторский удар по Академии наук. Он был инициатором создания Коммунистической академии и институтов красной профессуры. Это была альтернатива традиционному высшему образованию и даже альтернативный убыстренный способ получения высших научных степеней и званий. С помощью этих мер Луначарский стремился преодолеть нехватку квалифицированных преподавателей в университетах и институтах страны — ведь многие старые университетские профессора покинули Россию, а другие по причинам недостаточно пролетарского происхождения или из-за своих идеологических ориентаций не были допущены к преподаванию.

(История с красной профессурой вспомнилась мне, когда в начале 1970-х годов я был на Кубе с группой московских профессоров, приглашенных на «курсо де верано» (летние курсы). Диктатор Батиста боролся с коммунистами и расстрелял всех левых преподавателей кубинских вузов. Придя к власти, Кастро расстрелял всех правых преподавателей. Университеты стали работать революционно: первокурсников учили второкурсники, их — третьекурсники, третьекурсников — дипломники, а их — уцелевшие преподаватели, в основном малоквалифицированные. Для повышения их квалификации и устраивались летние курсы, на которые приглашались специалисты из Швеции, Франции, Англии и России.)

Красная профессура порой была недостаточно подготовлена, и ее деятельность была чревата нелепыми казусами. Так, в ГИТИС приходили люди записывать анекдотические «перлы», сообщаемые профессором Гагариным: «Данте одной ногой стоял в феодализме, а другой приветствовал зарю нового общества»; «Польшу четвертовали на три равные половины». И все же меры, принятые Луначарским по созданию кадров для вузов, давали и положительные результаты.

Отношения с новым государством были основной проблемой дальнейшего существования и успешной работы Академии наук. Геростраты, готовые поджечь храм науки, всегда были среди бюрократов.

Еще в кулуарах общего собрания академии Анатолий Васильевич почувствовал напряжение. Предстояло первое выступление наркома просвещения перед академиками. Не все из них были благожелательны к Луначарскому, так как он не имел никакого отношения к академической среде, а многие не принимали новую власть, которую представлял докладчик. Начало заседания было совершенно неакадемичным, и даже сам президент академии не смог сдержать накал страстей. Раздавались реплики, в которых брался под сомнение культурный уровень большевиков и говорилось о необходимости просветить руководителя советского просвещения. Это Луначарский, может быть, еще и стерпел. Однако ставилась под сомнение и даже отвергалась как нечто противоправное сама советская власть. Президент академии Карпинский был растерян и предложил не обострять обстановку: