Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов Страница 52

Белея лицом, Сталин бросал трубку и быстро шел к столу писать. За два дня, точнее, за двое суток, он продумал и написал полный план сопротивления вторгшейся орде:

1. Попытаться остановить немцев на линии Брест — Смоленск — Ленинград.

2. Немедленно ввести в бой армии второго резервного фронта. Фактически это были армии, сформированные из войск бывших внутренних военных округов и еще с мая (вот она, предусмотрительность Сталина!) двинутые на западные резервные позиции!

3. Партизанские отряды из НКВД, членов ВКП(б) и комсомольцев создавать в каждом оставляемом районе. Организаторы — члены «троек».

4. Вывозить все ценности, оборудование, продукты, хлеб, угонять скот, помогать военным предприятиям эвакуироваться на Восток.

5. Всем внутренним военным округам и Дальневосточному фронту продолжать срочное формирование новых воинских частей за счет мобилизации и пока под прежними номерами.

6. Берии. Произвести досрочное освобождение и мобилизацию осужденных за незначительные преступления и сроком до 5 лет, годных к военной службе. Формирования до батальона и полка на лагпунктах, без армейского обмундирования и оружия. Командиры и младшие командиры освобождаются в срочном порядке. Особое распоряжение: статья 58 и по находящимся на поселении.

(Вот они, резервы, не предвиденные Генштабом и к тому же организованные и привыкшие к жесткой дисциплине!)

7. Фронтовую авиацию и авиацию резерва сконцентрировать на самых опасных участках Западного и Юго-Западного фронтов для нанесения массированных ударов по танкам, скоплениям войск, дорогам, переправам и станциям.

8. Апанасенко [4] в полной тайне снять с Дальневосточного фронта восемь (зачеркнуто) — двенадцать пехотных дивизий полного состава и две танковые бригады и направить в распоряжение ставки Верховного командования, разместив на территории Владимирской области и не вводя в бой до особого распоряжения. Номера снятых дивизий комплектуются вновь строго без объявления мобилизации на Дальнем Востоке. (Сталин не хотел тревожить мобилизацией «дружественную» Японию, с которой совсем недавно был подписан договор о ненападении).

9. Ни шагу назад! В дивизиях и корпусах вплоть до полков и батальонов создать из надежных людей, коммунистов, комсомольцев, заградительные отряды и принимать самые решительные меры, вплоть до расстрела на месте трусов, паникёров, оставляющих позиции без приказа. Установить уголовную ответственность за распространение ложных и панических слухов.

Подумав, Сталин добавил:

Сдавшихся в плен считать изменниками родины с лишением пособий и других благ для членов их семей, а в доказанных случаях наказывать ссылкой семей в отдаленные районы Сибири.

(Это были основы ЕГО приказов № 220 и № 221, опубликованных позднее).

10. Установить строгую военную цензуру. Сводки Информбюро поставить под особый контроль ЦК. Населению всей страны сдать в органы НКВД по месту жительства до окончания войны все радиоприемники, а также зарегистрированное нарезное оружие.

Он писал и писал, иное зачеркивал, рвал листы и откликался лишь на звонок телефона, брал с озабоченным лицом телефонную трубку:

— Слушяю…

И снова доклад: везде, кроме Севера и Юга, дурное, хаотическое отступление. Целые корпуса, армии рассыпались, оказались в окружении.

Слушал и думал: будь Россия величиной с Францию, с ней уже было бы покончено… Всего за неделю… Что же это за армия? На кого положиться, опереться? На Ворошилова? Но уже в финскую войну Ворошилов оказался ни к черту не годным… На Буденного, полководческие способности которого он знал лучше, чем кто либо? На этого военного «барина» — Шапошникова, интеллигентного и скорее историка войны, чем полководца? На твердолобого Кулика, маршала по недоразумению? НА КОГО?

И ответ был один, холодный и ясный, как осенний рассвет: НА СЕБЯ…

Пока страну спасало только пространство, расстояние да еще сопротивление отчаявшихся.

Сталин работал до позднего вечера. И только пил чай, который по его звонку немедленно приносила Валечка. Отмахивался от всякой еды, от предложений Валечки принести обед… ужин… Огорченно уходила, но сегодня, отрываясь от бумаг, Сталин все-таки косил на нее утомленный взгляд.

Заснул он глубокой ночью, буквально свалившись на кожаный диван, и через три часа снова был за столом.

Теперь он писал свое выступление — обращение к народу и приказал вызвать к себе писателя Алексея Толстого с его дачи в Барвихе.

Толстой, перепуганный и смущенный (как будто, ибо человек этот не умел смущаться), прибыл точно в назначенный час и, как великий лицедей, очевидно, был в недоумении, как себя вести: сочувствовать, восклицать, притворяться радостно ждущим секретных победных вестей или… Но по серому, с проступившими щербинами на щеках и особенно подбородке лицу Сталина, по бессонно опухшим глазам тотчас понял: «Нужно быть озабоченным!»

— Я слушаю вас, Иосиф Виссарионович?! — с полупоклоном.

— Здравствуйтэ… Прысадьтэ… — сказал Сталин. И когда Толстой (о, лицедей!) беспокойно уселся на краешек указанного стула, сурово глядя на этого жизнелюба, барственного лжеграфа, добавил: — Алэксэй Ныколаэвыч… нам нужьна вашя нэболыцяя помощь… Вот здэсь… я набросал свое обращение к народу. Но я… нэ литэратор… Нэ стилист…

На лице взлызистого «графа» тотчас же отразилось: «ДА ЧТО ВЫ! ВЫ?! КАК ВЫ МОЖЕТЕ ТАКОЕ О СЕБЕ ГОВОРИТЬ?! ВЫ — НЕ СТИЛИСТ?!»

— Да, — уловив эту холуйскую мимику и отлично расшифровав ее (все-таки с неким скрытым и привычным удовлетворением), продолжил Сталин: — Вы, конэчно, лучше мэня в этом понымаэтэ… Так вот, я прошю… вас взят этот тэкст… и… хорощенько поработат над ным… В тэчэниэ суток… Сэйчас… эсли ви прыехали на своей мащинэ, вас будут сопровождать… эсли нэт, вас отвэзут и прывэзут… завтра… Нэ хотэл бы прэдупрэждать… Дэло это строго сэкрэтное… и ныкто, — Сталин вприщур из-под опухших век глянул на графа, — нэ должен знат об этом… НЫКОГДА… Сдэлаэтэ… второй тэкст. Взав за основу..: этот. — Сталин указал на листы, лежащие перед ним. И, уловив вполне понятный страх, если не ужас, в глазах Толстого, предваряя его вопрос, сказал: — Ви можэтэ… нэ опасаться… Я буду толко благодарэн. Пищите так, чьтобы это было понятно… нашему народу. Вот и всо! До свыданыя, Алэксэй Ныколаэвич…

Граф Толстой с каким-то старомодным поклоном взял бумаги и озабоченно (нашел наконец тональность) удалился.

А Сталин, все еще как бы повторяя свой текст, сказал вслух:

— ЭТО БУДЭТ… АТЭЧЭСТВЭННАЯ ВОЙНА… ДА… ВЭЛИКАЯ АТЭЧЕСТВЭННАЯ… ВОЙНА…

Словно освободившись от мучившей его задачи, он повел натруженной шеей, откинул голову, закрыл глаза. Шея ныла усталой болью и, когда он подвигал ею, захрустела, но полегчало. Тяжесть немного отпустила его. Но главное: он понял, понял, что нашел решение, КАК выиграть эту обрушившуюся на его плечи войну. Ибо теперь он знал, что надо делать. Раньше, когда к ВОЙНЕ грядущей и как бы обязательной в будущем, ВОЙНЕ, к которой с первых шагов еще ленинской сатанинской власти он, Сталин, готовился сам и готовил ее, все вроде было бы просто. Но разве к такой войне? Он уже привык к победам, привык, что армия его не может не победить, и хотя финская война несколько озадачила его, она не повлияла на его доктрину беспощадной наступательной победной войны. Зачем иначе копить силы, ковать оружие, ставить под ружье миллионы? Да, Гитлер оказался не то чтобы умнее или хитрее. Гитлер оказался безумнее и авантюрнее, и здесь, теперь Сталин точно знал, был Гитлера тот же проигрыш, что и проигрыш Наполеона. Ведь и войну с Россией Гитлер начал с той же самой мистической даты. И точно, как в той, первой Отечественной войне, важно было пока только одно: сорвать этот «блицкриг», ибо, проиграв войну «молниеносную», Гитлер никогда не сможет выиграть войну затяжную. Так бывает всегда в боксе, когда настырный, самоуверенно наглый боксер, привыкший побеждать нокаутом, неизбежно проигрывает опытному противнику по очкам, а то и сам в конце боя оказывается лежащим на ринге. И Сталин был таким противником!