Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963 - Барри Майлз Страница 52

Поскольку теперь все, что было связано с «разбитым поколением», вызывало интерес, прибытие Аллена, Питера и Грегори 28 января 1959 г. попало на первую страницу Chicago Sun-Times. Там были и фотографии, сделанные на великосветской вечеринке в доме мистера и миссис Альберт Ньюман на Длинном озере, где присутствовали журналисты местных изданий и фотокорреспонденты. Журналисты Time Life сфотографировали их на фоне работ Пикассо, Джексона Полока и Моне. И каждый день жители Чикаго следили за их передвижениями, освещаемыми в колонке светских новостей.

На чтении, проходящем в Шерман-Холле, Аллен читал отрывки «Кадиша» и представлял переиздание «Вопля», которую в конце концов «Фэнтэзи Рекордc» выпустило в качестве альбома и которую Аллен не смог прилично записать в Париже. Первый номер «Большого стола» вышел в марте, в нем было десять глав из «Голого ланча». Но злоключения Розенталя и Кэрролла на этом не закончились: шумиха, поднявшаяся вокруг запрета журнала, привлекла внимание чикагских властей, ответственных за печать, и они быстро изъяли номер из продажи, обосновав это тем, что он является непристойным. Повторился процесс по гинзберговскому «Воплю», лишь подогревший интерес к новому творчеству.

Публикация значительной части «Голого ланча» в Америке привела к росту интереса к творчеству Берроуза, работы которого до тех пор были малоизвестны. Мнение Норманна Мейлера по поводу работ Берроуза стали разделять очень многие: «Те десять глав „Голого ланча“, которые были опубликованы в первом номере „Большого стола“, — это самое потрясающее произведение автора-американца из всего, что я читал за много лет. Если остальная часть книги не уступает показанному, если роман действительно окажется романом, а не просто сборником потрясающих фрагментов, тогда Берроуз станет одним из самых значительных писателей Америки, и его влияние на людей станет сопоставимым с влиянием, оказанным Жаном Жене».

Когда Брайон вернулся в Париж, у него случился приступ аппендицита, и он лег на операцию. После этого, чтобы подлечиться, он отправился погреться в Марракеш. В апреле следом за ним в Марокко поехал Билл, он ехал в Танжер на зиму, но выбрал неудачное время, потому что сразу же попал в руки полиции, которая очень хотела допросить его.

Шестью месяцами раньше Билл решил поправить свое финансовое положение, продав небольшое количество марокканской марихуаны в Париже. У него в Танжере был приятель Пол Ланд, который в прошлом был английским вором, а потом вышел на пенсию и поселился в Танжере, где в ноябре 1957 г. открыл бар и назвал его «Наваррой». Билл написал ему и попросил продать какие-нибудь «марокканские кожаные изделия». Ничего не вышло, но Пол зачем-то дал ему письмо к владельцу трехмачтовой шхуны «Ампитрит», капитану Кливу Стивенсону. Стивенсон поймали с поличным, когда он пытался купить полкило опиума у старика негра в Сокко Чико. Ланда и старика негра посадили в одиночные камеры, и последний рассказал полиции историю про Ланда и «американца в очках». В кармане у Стивенсона лежало письмо Билла, так что они решили, что именно Билл и является распространителем в Париже. Полиция обыскала дом Ланда и обнаружила там чемодан с рукописями, который у него оставил Билл. Билл писал Аллену: «[они] перерыли весь мой чемодан с самой жуткой порнографией в поисках „доказательств“. (Они, должно быть, думали, что это зашифрованные послания.)»

Дело усложнилось и тем, что в руки полиции попало письмо, написанное Биллом Маку Шелу Томасу, в котором говорилось что-то вроде «если мы объединим наши усилия, это будет выгодно обеим сторонам», что еще раз подтверждало, что Билл, возможно, и был тем, кто стоял за наркосетью, хотя, вероятнее всего, речь в письме шла «об объединении усилий в духовных поисках». У полиции появился его парижский адрес, но они и не подозревали, что в этот самый момент он находится у них под носом в Танжере. Однажды полиция устроила повторный обыск в доме Ланда, когда Билл как раз пришел к тому в гости. Каким-то чудом они не попросили Билла показать паспорт и не обыскали его, что было очень удачно, потому что в тот момент у него как раз было в кармане пять граммов опия.

Билл привез магический шар с собой, но ему стало мучительно гадать на нем. Он чувствовал какое-то давление, которое отталкивало его от шара, и это так взволновало его, что он стал спать с включенным светом. Но Аллену он говорил: «Нет, назад я не поверну (даже если бы и смог)». Сам он определял свой уровень психического состояния как тот, когда «я уже не думаю о сексе — и даже не знаю, кто меня возбуждает, мужчины или женщины, может быть, и те и другие, а может быть, ни те, ни другие. Вероятнее всего, ни те, ни другие. Я просто не понимаю жителей этой планеты — конечно же, самоанализ с его медленным препарированием всего на свете отменил мой садо-мазо-билет в Содом. Наверное, без С-М-визы может пройти только совсем невинный человек?» Может быть, снижение полового влечения Билла было вызвано тем, что в этот момент он употреблял очень много наркотиков? Укреплению его здоровья не способствовало и обнаружение того, что во Франции диосан продается свободно, хотя и под разными названиями.

В Париж Билл вернулся на пакетботе через Гибралтар вместе с Аланом Ансеном, который тогда тоже был в Танжере. Билл продемонстрировал Алану свои последние открытия в области психики, одним из которых была сильная магическая связь между магическим шаром Билла и купленным им магическим зеркалом. Билл говорил, что шар покачивался всякий раз, когда зеркало оказывалось рядом, а Ансен подтвердил это. Вернувшись в отель, Билл перестал хранить наркотики в своей комнате, что было весьма разумно, потому что полиция могла нагрянуть в любой момент.

Ансен вернулся в Париж, и Билл вдруг обнаружил, что остался один на улице Жи-ле-Кер. Жак Стерн заперся наедине с самим собой и не отвечал на письма. Шелл сидел в тюрьме в Америке, а Брайон был в Танжере. Брайон во всяком случае казался Биллу «человеком-катализатором или медиумом в потоке сознания» в его экспериментах с психикой, возможно, потому, что Брайон не использовал тяжелые наркотики. Психика продолжала подводить Билла: у него были видения и случались странные приливы энергии. Он продолжал худеть и к середине мая весил всего 120 фунтов.

Билл собирался возвращаться в Штаты и готов был вот-вот написать письмо родителям с просьбой прислать денег на билет, как на сцене снова появился Жак Стерн и пригласил его на месяц на свою яхту в Монте-Карло. Билл хотел объяснить всем, что он согласился вовсе не из-за своей любви к роскоши, а потому что Стерн изобрел новый сокращенный курс психотерапии, который длился всего две недели, и пообещал показать его Биллу. Стерн рассказал ему, что был в Лондоне и сломал ногу — с учетом того, что он ходил на костылях, это было очень возможно. Он решил совместить процесс восстановления с детоксикацией и снова пришел теперь уже с загипсованной ногой в клинику профессора Дента в Лондоне, чтобы тот избавил его от наркозависимости.

Первую неделю все шло хорошо, но потом у него появилась сильнейшая боль в пазухах, распространившаяся вниз по позвоночнику, пока она не сковала все тело, да так, что он орал как безумный. Дент не знал, что делать, позднее Стерн скажет, что в первый раз увидел его в замешательстве. Дент принялся колоть Стену героин, один гран [59] за раз, 12 гран за два часа, но даже так боль не стихала. Билл считал, что ни один другой врач не отважился бы вколоть столько героина, и он писал Аллену: «Он спас Жаку жизнь, это точно». Стерна держали две сестры, он впал в такое неистовство, что сломал деревянный стул, а потом лишился сознания. Он пролежал без сознания два дня. Дент обратился к специалисту, который сказал, что кататония — это физиологический ответ организма на боль, иначе бы убившую его. Потом они применили электрошок, он вышел из комы и сразу же принялся писать. Он писал, не останавливаясь, девять дней, по истечении которых был готов роман, названный им «Палтус». Он рассказал Биллу, что его хочет опубликовать лондонское издательство «Фабер и Фабер». Билл прочитал часть рукописи и объявил, что это гениально. Билл говорил Аллену: «Мне кажется, что это намного лучше того, что написал я, или Керуак, или ты, или Грегори, да он написал лучше всех. Несомненно, он — великий писатель, я думаю, что он величайший писатель нашего времени».