Отречение - Дмитрий Балашов Страница 53

Съезжая с холма, они попали в толпу бегущих, обожженных, ополоумевших людей, и их закружило вихорем общей беды. Все сущее тут уже перестало казаться апокалиптическою сказкою. Называли причину пожара: загорелось, баяли, у Всех Святых, и просушенный небывалою сухменью город вспыхнул костром. Головни и бревна метало бурею за десять дворов; гасили один двор, а загоралось в десяти иных местах. Кто не успел вымчать из города, потеряли в един час имение и товар, все огнь взял без утечи…

Все это говорилось вперебой, с плачем, воплями. Выкликали своих, громко оплакивали погоревших на пожаре. Редко можно было сыскать не потерявшего разум мужика. К одному такому Василий Олексич подъехал, вопросил. Тот поднял светлый внимательный взор. Вслушался. Вдруг натужно закашлял, выплюнул черный сгусток мокроты, тут же повинился:

– Варно! Обгорел малость, не продохнуть…

Одежа на нем. истлела во многих местах и еще дымилась.

– Князь-то? Митрий Иваныч? Во граде, бают, был, а не то на Воробьевых горах! Тысяцкой в Кремнике сейчас, добро спасает, ежели не погиб! – Только того и узнано было.

Ринувшею внезапно толпою их разделило со вторым кметем, закружило, и боярин остался один. Он выбрался из толпы встречных и, поминутно понукая упрямящегося коня, въехал в почернелые, поникшие сады. Дымились догорающие развалины. Огонь уже схлынул отсюдова, оставя пепел и трупы, ушел вперед.

Василий Олексич наконец выбрался к берегу Москвы-реки. Здесь уцелело несколько хором и лабазов. На самом берегу высились груды спасенного товара, и суета купеческих молодших, кметей и иноземных гостей торговых выглядела осмысленней и деловитей.

Над Кремником, на горе, еще металось рваное пламя. Дым то взмывал, то стлался по самой воде, и тогда становилось трудно дышать.

На все вопрошания про тысяцкого люди то кивали куда-то туда, в сторону огня, то пожимали плечами.

– В Заречьи он! – повестил один из кметей.

– А владыка?

– В Переславли!

– На Москве был! Из утра в Кремнике видели! – раздалось сразу несколько голосов.

Василий Олексич уже было подумывал переправиться как-нито на ту сторону, но решил еще проехать берегом: авось кто объяснит погоднее, где тут какая ни на есть княжеская али владычная власть.

Наплавной мост поверху тоже обгорел, но еще держался. Видать, тушили, не дали воли огню. По нему, подтапливая колеблемый настил, туда и обратно тянулась непрерывная череда пеших и верхоконных горожан, жонок с дитями и выведенной из огня скотиною, монахов и воинов. Редкие, там и сям, падали головни. Конь пугливо шарахал от огненных гостинцев, шумно дышал, заполошно поводя боками. От воды вдруг достиг Василия Олексича голос:

– Ето што! Час назад тута целые бревна по небу носило!

На телеге, по ступицы утонувшей в воде, сидел невеликий ростом, но подбористый темнокудрявый мужик, уже и не так молодой – виделось по седине в волосах. Рядом с ним двое нахохлившихся пареньков, лет десяти и восьми, одинаково, не в масть с отцом, белоголовых. Две лошади, коренная с пристяжной, тоже загнанные в воду, вздрагивали, накрытые с головами рядинной попоной. Скудный крестьянский скарб на телеге был весь подмочен, курились, просыхая, свиты на парнях и зипун на мужике. Впрочем, под расстегнутым суконным зипуном виднелась расшитая шелками, хоть и вдосталь замаранная рубаха, и на ногах незнакомца были не лапти, а сапоги, востроносые, явно не крестьянского обиходу.

Василий Олексич подъехал близ. Остановился, не слезая с коня, поздоровался с мужиком. Вскоре по разговору понял, что перед ним не крестьянин, но кметь, а быть может, и повыше кто. Говорили урывками. Волны жара, накатывая с высоты, порою не давали вздохнуть.

– Закинь коню морду-то! – посоветовал незнакомец. Василий Олексич спешился и укрыл коня попоною.

– Гля-ко!

Невдали от них подоткнувшие полы подрясников иноки и послушники вперемешку с ратными носили большие и малые книги, укладывая их в ящики и рогожные кули.

– Побогатела Москва! Вона сколь книг! Ищо и не в едином мести! – похвастал незнакомец.

– Все спасли книги-то? – поинтересовался боярин.

– А как! В перву голову ето уж, как водитце на пожаре! Иконы и книги таскать! Я, вона, аж руку повредил! – Он показал замотанную тряпицею длань. – Ранетая, дак и не спроворил… А славная была работа! Иконы выносили, книги да казну… А знойно, варно! Иногды не вздохнуть! А бревна аж над самою головою вьются, праслово, што голуби! – Он усмехнул, присвистнул, покачал головой. – Я ищо тот пожар помню! При князь Семене! Сам тогды на пожаре ратовал! Вота, как я с тобой, с има стояли тамотка вон! – Кудрявый кивнул куда-то за Боровицкую гору, над которой уже спадало высокое пламя и только долгие языки горького дыма сползали, то густея, то истончаясь, по скатам горы.

– Не в дружине ли княжой? – вопросил на всякий случай Василий Олексич.

– Не! Владычный я! – отверг ратник, слегка поскучнев, и примолвил: – Был когда и в княжой дружине, под тысяцким… Старшим был! – похвастал, не утерпев.

– Не поможешь тысяцкого найти али митрополита? – решился боярин.

– Етто можно! – легко согласился бывший старшой. – А сам-то ты отколе?

– С Нижнего Новагорода! Боярин я, посольское дело у меня!

– Вишь ты, один?! – удивился кудрявый.

– Были двое провожатых, да растерял тута! – возразил боярин и примолвил, не утерпев: – Парни-то твои?

– Племяши! – ласково выговорил ратник. – Из деревни везу! Братню семью «черная» зацепила, вишь, четверо померло, да и хозяйка тово… Брат-от как словно умом тронутый стал. Ну, я пареньков забрал, пущай поживут с моею хозяйкой! Деревня у меня, – пояснил-погордился, отводя глаза, словно о неважном, – от владыки дадена…

«Посельский! – догадался боярин. – А на холопа-то не похож! Хотя – как етта дадена? Може, вотчинник был, да задолжал, по обельной грамоте, значит…» Прощать об этом было неудобно, и Василий Олексич вновь перевел речь на дела семейные.

– А самого-то брата почто оставил?

– Да и самого взял бы, да как? – возразил бывший старшой. – Пчелы, скотина… Брат у меня хозяин справной! Отойдет, отдышит – и парней ему возверну…

– Звать-то тя как?

– Никита я, Федоров по деду. А тя?

– Васильем Олексичем.

– Митрия Кстиныча али князя Бориса? – уточнил Никита Федоров.

– Бориса Костянтиныча!

– Ну и што, отдает князь Борис город-от брату?! – Светлые разбойные глаза озорно вперились в смущенный лик нижегородского посла.

– Как ить сказать! Потолковать надобно! – раздумчиво возразил Олексич. – Пото и послан!