Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев Страница 53

Один из евреев-эмигрантов, говоривший по-русски очень чисто, посоветовал кому-то из наших ребят сходить на Священную гору. Никто из нас об этой Священной горе ничего не знал, да и откуда тогда было знать? Подавляющее большинство из нас были атеистами, и об историческом значении этого места никто не слышал. Так или иначе, собралась небольшая группа желающих отправиться на эту гору, и я тоже пошел. Этот эмигрант вызвался нас сопровождать. Безлесная, почти голая гора была покрыта только зеленой травой. Со склона был виден весь город. Усевшись на траву, разговаривая между собой и покуривая, мы любовались голубым небом и раскинувшимся внизу городом. Неожиданно эмигрант обратился к нам и торжественно спросил: «А знаете ли вы, друзья, что вы сидите на Священной горе, по которой ходил Иисус Христос?!» Мы вообще практически ничего не знали о Христе, и эмигрант продолжил: «Друзья мои, вы на всю свою жизнь запомните это священное место!»

Так оно и вышло! Миновало уже более полувека, а я до сих пор с трепетом храню в памяти те минуты! Сейчас пишу этот небольшой рассказ, а перед моими глазами снова встает город у подножия горы.

В палестинском порту Хайфа, после нескольких дней отдыха, нас посадили на грузовики. Путь наш лежал через Иорданию, Ирак и Иран. Дорога проходила то по пустыне, то горными ущельями, то по пыльным арабским улицам. На ночевки нам выделяли самые разные помещения. Иногда это были большие складские сараи, иногда — солдатские казармы, свободные от размещения английских солдат. Редко удавалось выйти за пределы выделенного «крова», охрана не разрешала. Через три дня пути нас привезли в порт Бендер-Шах на Каспийском море. В порту нас уже ждал грузовой пароход, на котором мы отплыли в Баку. В состав нашей группы входили бывшие партизаны Сопротивления, воевавшие против фашистской Германии во Франции, Италии и Югославии.

Как сейчас помню: караван торговых судов, перевозивших нас, приближался к Бакинскому порту, на горизонте уже показались горы и белые дома. Мы все, как один, ликуя, высыпали со своими автоматами на палубу. Нас переполняли восторг и радость — наконец-то мы возвращались домой! И вот, когда до Бакинской гавани оставалось всего несколько сотен метров, мы стали палить вверх из оружия, крича: «Ура!»

Корабль причалил к почти пустой пристани, и вдруг на причал высыпали вооруженные автоматчики в форме войск НКВД. Наше ликование пошло на убыль. Подали трап, и мы всей массой столпились возле борта. По трапу наверх вбежали несколько солдат, и с ними два или три офицера. Старший офицер, обращаясь к нам, сказал: «Вы прибыли в Советский Союз, и на берегу вам надлежит сдать все имеющееся у вас оружие». Наша радость сменилась настороженностью, а затем и тревожным ожиданием. Сложив все оружие грудой у трапа, нас построили на берегу, каждого тщательно обыскали и строем повели к товарному составу, стоявшему невдалеке от пристани. Маленькие вагоны окошечек были опутаны колючей проволокой. Мы поняли, что, вернувшись домой, здесь вновь стали арестантами.

Несколько суток нас везли в неизвестном направлении. На одной из остановок местные мальчишки стали бросать в наши вагоны камни, крича унизительное: «Смерть фашистским гадам! Изменники!» Солдатня из нашей охраны, усмехаясь, стояла в стороне.

Наконец, мы прибыли на совершенно безлюдную станцию. Двери вагонов открылись, послышалась команда: «На выход! Становись в строй по двое!» Настроение у всех нас было, мягко говоря, подавленным, но все равно где-то в глубине души мы радовались, что сейчас мы на своей земле!

Скоро мы узнали, что нас привезли на Украину в город Сталино (ныне Донецк). Нашу группу под охраной солдат НКВД подвели к лагерю, огражденному плотной колючей проволокой, на каждом углу территории торчали высокие деревянные вышки, на них находились вооруженные солдаты и были видны прожектора. В лагере уже были заключенные, и теперь они с любопытством ждали, когда мы присоединимся к ним. Охранники раскрыли ворота, также опутанные колючей проволокой, и мы вошли внутрь. Старший конвойный подвел всех нас к деревянному бараку, сказав, что тут мы будем жить. Впоследствии выяснилось, что нас поместили в проверочно-фильтрационный лагерь НКВД № 240. До нас в нем содержались находившиеся на госпроверке в большинстве своем бывшие власовцы, а также полицаи и украинские националисты-бендеровцы, ярые противники советской власти. Находились здесь и бывшие военнопленные фашистских концлагерей.

Кое-кто из «старожилов», узнав, что все мы — бывшие партизаны, — ехидно, с нескрываемой ненавистью заявлял: «Ну что? Навоевались, москали?! Так вам и надо, гады!» Некоторые из нас отвечали им кулаками или огрызались. Постепенно мы стали привыкать к лагерной обстановке: как и все, получали положенный хлебный паек и жидкую баланду. Поили нас чаем с сахарином. Дни тянулись однообразно: шумный утренний подъем, крики и ругань охранников. Иногда вызывали на допрос. Один из них я запомнил на всю жизнь. Вел его совсем молоденький следователь, видимо, опыта у него еще не было никакого. Однако он старался изо всех сил казаться солиднее. Усадив меня на стул возле стола, он стал, как обычно, задавать вопросы, и когда коснулся периода моего пребывания в Швейцарии, то вдруг спросил: «Говори! В какой армии ты служил в Швейцарии?!» Я улыбаясь ответил ему своим вопросом: «А вы знаете, что Швейцария — нейтральная страна? Вероятно, не знаете!» Он резко вскочил со стула, швырнул на стол свою ручку и выкрикнул: «Я здесь задаю вопросы, а не ты!» Улыбаясь, я замолчал, но потом все же коротко рассказал ему, что представляет собой Швейцария. После этого допрос быстро завершился, но сама сцена осталась у меня в памяти.

Из лагерной зоны нас, разумеется, никуда не выпускали. Родные даже не знали, где мы и что с нами. О моей судьбе родители не знали абсолютно ничего два года. Не раз они наводили справки, но все время получали противоречивые известия: либо что я погиб, либо что пропал без вести. О моем старшем брате им узнать удалось. Его самолет был сбит возле города Балаклея, на Украине, и, спустившись на парашюте, брат был схвачен немцами. После того как он на глазах у свидетелей плюнул в лицо немецкому офицеру сгустком крови, его расстреляли.

Наступил день, когда нас отобрали на работы на коксохимическом заводе в городе Рудченково. Рано утром нас отводили на завод, и старший конвоир напоминал: «Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Будем стрелять». И если бы вы знали, как мы были рады выходить за пределы лагеря!!

Пока я и еще несколько моих бывших спутников работали на заводе, других отправили добывать каменный уголь в шахту — «давать на-гора», как говорили бывалые шахтеры. Я же попал монтером в электроцех. В первый день мы все были поражены: никто из гражданских сотрудников завода с нами не разговаривал, все старались молча отвернуться. Оказалось, что перед нашим появлением представители НКВД собрали митинг, на котором заводчанам сообщили, что мы все — изменники Родины, предатели и шпионы и что какая-либо связь с нами будет караться по закону. В общем, атмосфера поначалу была жутковатая, но спустя несколько дней все изменилось.

Понемногу мы стали беседовать с рабочими, рассказывать о себе правду. Они внимательно и сначала с недоверием слушали наши рассказы. Постепенно они прониклись пониманием и сочувствием к нам, оказавшимся в таких условиях. Впервые за два года мне удалось отправить с их помощью первую весточку родителям. Получив это письмо, мама с криком «Валера жив!» упала в обморок. Потом один из рабочих ехал проездом через Москву и смог передать маме записку от меня. Эту записку, изрядно помятую и затертую, я нашел совсем недавно в конверте с документами. Ее она хранила и перечитывала, не веря в то, что я остался жив. Она дважды приезжала в Сталино — повидаться со мной, и останавливалась в доме у одного из моих новых друзей. Один раз по разрешению органов НКВД, а второй — нелегально, мы встречались тайком от охранников.