Ким Филби - Николай Долгополов Страница 53

Кем же был этот таинственный Пятый по своей, по британской жизни? Если в библиографии книг, написанных о Киме Филби, насчитывается более двухсот с лишним постоянно возрастающих наименований, то Кернкросс оставался, или ухитрился остаться, в относительной тени. Может, и к лучшему. Его непростая судьба сложилась без таких драматических коллизий, как у Филби, Бёрджесса и Маклина. Вероятно, и потому, что был он гораздо незаметнее, не отличался открытостью и друзей имел немного. Замкнутый по натуре, Кернкросс с трудом, в отличие от Филби и особенно от Бёрджесса, входил в новую компанию. Круг его общения был им же сознательно ограничен. Все это не вяжется с привычным обликом разведчика, который просто обязан быстро находить общий язык со всеми. Но Кернкросс и отдаленно не походил на «типичного представителя» «второй древнейшей профессии».

Начнем с того, что он всегда болезненно ощущал свою оторванность от британского истеблишмента, в который столь естественно входили его коллеги. Сын мелкого торговца из Глазго, родившийся в Шотландии, он не мог похвастаться ни славной родословной, ни обширными связями, ни хоть каким-то богатством. Там, где за других играло одно лишь имя, ему приходилось пробиваться своими стоическим упорством, работоспособностью, прилежанием. Младший, пятый (опять-таки!), сын в небогатой семье полагался лишь на себя. Вот к кому стопроцентно относится коронное английское self made man — человек, сам себя сделавший. Он карабкался по ступеням социальной лестницы с упорством фанатика.

Окончил «Гамильтон Академи» близ Глазго, где с 1930 года изучал политэкономию и языки. Немецкий освоил легко. Вряд ли Кернкросс с его происхождением добился бы стипендии, дававшей право на стажировку во французской Сорбонне, но учился он так, что не заметить юный талантище было невозможно, а потому через два года он уже в Париже, где совершенствует свой французский, берется за изучение классической литературы. Любимым писателем сразу стал Мольер. Так и звучал его первый псевдоним, полученный в советской разведке.

Потом он начнет говорить по-итальянски и по-испански, читать на шведском и даже русском. В 1934-м полиглот пробивается в знаменитый Тринити-колледж в Кембридже. Здесь, ловя на себе кислые взгляды родовитых соучеников, Кернкросс штурмует высоты, малодоступные парню с его простецкими корнями.

Есть определенные основания полагать, что свои антифашистские взгляды он проявил еще во Франции в 1932 году, сойдясь с местными студентами-коммунистами. Но не более того. Никаких вербовочных подходов к англичанину, никакого проявления инициативы работать на Советы с его стороны.

Но левые воззрения, царившие в Тринити-колледже, пришлись Кернкроссу по душе. Он был даже более радикален, чем его будущие коллеги по «пятерке». Вступление в компартию явилось логическим завершением ненависти к фашизму, пренебрежения фальшивыми британскими буржуазными устоями. Он презирал лейбористов, которые играли «под левых», а при первой же необходимости резко меняли взгляды и уходили далеко вправо. Быть может, взыграло и уязвленное самолюбие. Его, блестящего студента, в Тринити так до конца и не принимали за своего.

Впрочем, он и не был своим. Педантичный, кажущийся угрюмым, вызывающе плохо одетый, Джон не слыл скрягой. Но чтобы выжить, приходилось отказываться от столь любимого английским студенчеством pub crawling — ползания по барам. Он сторонился шумных компаний. Берег каждый пенс. В то же время даже несколько свысока смотрящие на Джона сверстники считали его парнем серьезным, обстоятельным, скромным.

И еще, повторюсь, исключительно скрытным. Даже о членстве Кернкросса в компартии догадывались немногие. Как известно, в советской разведке принадлежность к коммунистическим организациям афишировать запрещалось. Настоятельно советовали не светиться, не выражать левых взглядов публично, не ходить на митинги… И Кернкросс, не подозревая об уготованном ему поприще разведчика, делал всё правильно, словно по наитию скрывая свои убеждения. В 1936 году диплом был получен, репутация отличного студента завоевана, а знаниями языков, особенно французского, Джон выгодно отличался от большинства выпускников Тринити. Вообще англичан трудно назвать яркими полиглотами. Зачем учить другие языки, когда важнейший в мире все равно английский? Кернкросс, тараня дорогу наверх, отказался от общепринятого саксонского постулата, чтó в будущем, при прочих равных, точнее неравных условиях, всегда играло на руку ему и СССР.

Блестяще освоенные французский и немецкий языки наверняка помогли поступить в Форин оффис. Настоящий прорыв для сына мелкого лавочника. А до его членства в партии в то время так никто и не докопался. Кроме, впрочем, Энтони Бланта. Хотя Блант и был всего на несколько лет старше Кернкросса, это он, учась в том же Тринити-колледже, стал его научным руководителем: Кернкросс писал тогда труд о французской классической литературе.

Можно ли было назвать дружескими отношения между аристократом Блантом и простолюдином Кернкроссом? Ни в коей мере! Достаточно было того, что они понимали друг друга. Энтони, со своим научным марксизмом, и Джон, с «выстраданным коммунизмом», находили общий язык. Их доверие было обоюдным, хотя никогда и отдаленно не напоминало дружбу. Единомышленники? Да, но не друзья, скорее партнеры по общему святому для обоих делу борьбы с фашизмом. Общался Кернкросс и с Гаем Бёрджессом. Их отношения, на определенных временных этапах и с некоторой натяжкой, можно было считать даже товарищескими. Наверняка — благодаря Бёрджессу, сумевшему расшевелить такого молчуна, как Кернкросс.

В иных исследованиях значится, что Кернкросса завербовал сбежавший потом на запад советский резидент Орлов-Фельдбин. Действительности это не соответствует. Во Франции они не встречались, а в Лондоне их пути разошлись. Орлов был вынужден быстренько покинуть страну, оставив часть сложных незавершенных задач на радиста Фрэнка — Вильяма Фишера, будущего «полковника Абеля» — который, вероятнее всего, встретился с Кернкроссом в середине 1930-х годов.

До вербовки наступила некоторая заминка. Уединенный образ жизни Кернкросса, его скрытность и нелюдимость никак не позволяли проверить достоверность данных, имеющихся о Джоне. Советскому резиденту Арнольду Дейчу пришлось потратить довольно много времени и сил, чтобы провести требуемую Центром проверку. Нельзя сказать и то, что Кернкросса завербовал Блант. Хотя, по просьбе советской разведки, Энтони — как, впрочем, Филби, Маклин и Бёрджесс — дал свою характеристику упорному шотландцу. Отмечая, что он не слишком умеет вести себя в обществе, не относя Кернкросса к кругу близких друзей, все четверо порознь не высказали никаких сомнений в его преданности коммунистическим идеалам. Подтвердили: хорошо образован, достаточно умен. Арнольду Дейчу этого, в принципе, было достаточно.

Хотя возник и еще один объективный барьер, беспокоивший Центр. Джон Кернкросс потратил столько сил, чтобы пробиться поближе к английскому истеблишменту. Казалось невероятным, что он, пусть и человек идеи, пойдет на риск, забудет о карьере, поставит на кон абсолютно всё, добытое воистину каторжным трудом.

Колебания сомневающихся в Кернкроссе выглядели оправданными. Сотрудники резидентуры, не обижая недоверием Бланта и троих его друзей, обратились и к другим источникам в левой студенческой среде, благо в них в ту пору недостатка не испытывали. Тогда один из них, считавшийся в числе наиболее проверенных, кому в Центре доверяли безгранично, помог окончательно отбросить возникшие было возражения. Он же взял на себя трудную миссию конкретно поговорить с Кернкроссом о работе на Советы. Вскоре подтвердил: Кернкросс из тех, за кого он лично может ручаться.