Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев Страница 53

Впервые имя Матвея Цыгана нам встречается в реестре тридцати трех «мошенников», поданном Иваном Каином 28 декабря 1741 года в Сыскной приказ. Спустя два дня подканцелярист Иван Фомин в сопровождении солдат пытался поймать Матвея, квартировавшего «за Москвой-рекой, близ Овчинников, в Татарской улице». Но в тот день здесь его взять не удалось, а хозяин жилья Осип Федоров показал, что «сего числа он, Цыганов, в доме ево, в верху, у жильца ево, Михаила Коровина, спал на печи и, встав, пошел незнаемо куды».

Возможно, Матвея предупредили об опасности, и в этот день ему удалось скрыться от следствия. Зато историкам стали известны любопытные сведения о тех убогих бытовых условиях, в которых он жил. Не имея собственного жилья, он спал на печи у «фабричного» М. Коровина, который сам снимал угол «на верху» у «фабричного» же Осипа Федорова, в свою очередь арендовавшего часть двора у сержанта Преображенского полка Ф. Ф. Павлова.

В следующем январе Гаврилов все-таки оказался в Сыскном приказе. Хотя подлинника его допроса обнаружить не удалось, в приговоре есть «экстракт» из его показаний: «Матвей Цыганов в роспросе и с одной пытки винился в ведомстве мошенничества за доносителем Иваном Каином: как он, Каин, в талую воду в лодках на перевозе вынимал разных чинов у людей платки и деньги, он, Цыганов, видел, и за то с него, Каина, он, Цыган, брал пай…» [336]

Это показание нуждается в небольшом комментарии. В Сыскном приказе многие «мошенники» на допросах старались обратить внимание следствия на то, что сами они краж не совершали, а лишь получали «пай» от других карманников. Что кроется за подобными словами, помогает понять заявление пятнадцатилетнего Алексея Елахова: «И тому ныне с полгода спознался де он, Алексей, по сему делу з доносителем Иваном Каином, с школьником Ларионом Ноговициным да с салдатским сыном Василием Терновским… и с ними мошенничал: в Успенском и в Архангельском соборех, и на площади, и под горой (то есть на Васильевском спуске. — Е.А.), и в крестныя хожденки, и в празники вынимали у разных людей платки и деньги, а он, Алексей, не вынимывал, только стеснял народ, чтоб товарыщем ево вынимать было способно, а что товарыщи ево вынут, за то он, Алексей, брал у них пай» [337]. Нет сомнения в том, что Матвей Гаврилов, как и Алексей Елахов, недаром получал свой «пай». Скорее всего, он также выполнял некие вспомогательные функции.

Приговор последовал суровый: Матвей был назван в числе преступников, которым следовало «за многое их мошенничество учинить наказание бить кнутом, дать по тритцать ударов… и сослать в Оренбург в работу вечно» [338]. Казалось бы, после этого он должен был навсегда сгинуть в сибирских лесах. Каково же было наше удивление, когда при изучении дел Сыскного приказа за 1744 год снова встретилось его запоминающееся имя!

Пятого декабря 1744 года из Московской полицмейстерской канцелярии в Сыскной приказ был прислан Матвей Цыганов, назвавшийся беглым «фабричным» Большого суконного двора. Каким образом он, в начале 1742-го сосланный на вечную каторгу, вновь оказался в Москве и при каких обстоятельствах очутился в полиции? Из доношения Московской полицмейстерской канцелярии мы знаем, что 1 декабря 1744 года Цыганов был пойман дозорными десятскими седьмой команды на одной из московских улиц «в хождении в неуказных часех». На допросе в полиции задержанный поведал, что в 1742 году он попал в Сыскной приказ, был бит кнутом и с прочими «мошенниками» сослан в Оренбург. При этом Матвей утверждал, что «в нынешнем 744 году в ыюне месяце по Всемилостивейшему Ея Императорского Величества указу ис той ссылки свобожен, дан ему из Аренбурху пашпорт, с которым он дошел до Нижняго Новгорода и в том городе оной пашпорт в пьянстве утратил».

Стратегию поведения укрывавшегося в Москве беглого каторжника, которого угораздило ночью наткнуться на полицейский дозор, понять несложно. На допросе «ссыльный утеклец» решил назваться беглым «фабричным», рассчитывая отделаться отсылкой на Большой суконный двор, откуда несложно было бежать снова. Однако одно обстоятельство выдавало в нем бывалого преступника — следы кнута на его спине. Этого в XVIII веке хватало, чтобы считать человека «подозрительным». Носителю зловещих знаков на спине нужно было дать какое-то объяснение их происхождению. Тогда он и решил признаться в своем ссыльном прошлом, придумав при этом историю о всемилостивейшем прощении и утерянном «в пьянстве» паспорте.

Но не тут-то было! Полицейские чиновники «определили» отослать «подозрительного» человека в Сыскной приказ. Там быстро выяснили, что «вышеписанной Матвей Цыганов держался по делу доносителя Ивана Каина, прошлого 1742 году генваря 10 дня в роспросе и с розыску винился в мошенничестве… и с наказанием кнутом послан в ссылку в Оренбург в работу вечно». Теперь, когда Цыгану нечего было скрывать, на допросе в Сыскном приказе 14 января 1745 года он поведал историю своего побега и горемычной жизни в московских трущобах.

Проработав три года в Оренбурге, он в апреле 1744-го бежал вместе с одиннадцатью другими каторжниками. По дороге беглецы «кормились Христовым именем», а ночевали у сердобольных крестьян. Шли осторожно, минуя заставы «ночным временем», а дойдя до Симбирска, разошлись. Матвей в одиночестве отправился в Москву, куда добрался только в ноябре. Полгода понадобилось ему, чтобы вернуться из сибирской ссылки в родные московские трущобы! На вопрос следователя, где же он жил в Москве, Матвей Цыган ответил: в Москве он «ни у кого житьем не живал, потому что бес письменного виду никто ево, Матвея, жить не пускал, а начевывал он всё в разных ямских слободах в овинах». Наконец, беглец рассказал и о том, как он попался в руки охранявших покой ночной Москвы дозорных: «И сего декабря 1 дня, как он, Матвей, шел на Покровскую большую улицу для смотрения иллюменации, которую он, Матвей, и смотрел. И после того смотру пошел было он для начевания в Переславскую Ямскую слободу, и как де будет промеж Покровских и Яуских ворот, и в то время, нашед на него, Матвея, дозорные десяцкие и, взяв ево… отвели в съезжий двор». После допроса задержанный был «осматриван», благодаря чему в деле сохранилось описание его внешности: «…росту среднего, лицом смугл, шедровит (то есть рябоват. — Е.А.), глаза карие, нос небольшой, бороды и уса нет, волосы на голове чермные (то есть рыжие. — Е.А.)».

Как часто бывало в Сыскном приказе, решение дела о Матвее Гаврилове затянулось. Лишь 18 марта 1745 года, спустя два месяца после допроса, арестант «был взят в застенок и в побеге ис Оренбурха и других воровствах пытан впервые». Во время пытки «было ему пятнатцать ударов» кнутом, и при этом после каждого удара его допрашивали «в утечке из ссылке, и не был ли где на воровствах». Но новых показаний следователи от колодника не добились — он «сказал то ж, что в роспросе говорил». Приговор последовал 14 мая 1745 года: «…определили показанному суконщику Матвею Цыганову за побег из ссылки из Оренбурха учинить наказание — бить кнутом, дать дватцать ударов — и, по учинению наказания, ево, Цыганова, сослать по-прежнему в Оренбурх в работу вечно» [339].