Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 54

— Ляцкие больше по душе.

— Миколая Зеленьского любишь, знаю.

— А слыхала, персидские купцы по всей Москве рыщут — приторговать органы хотят. Такое им от шаха поручение. И чтоб денег не жалеть.

— Так ведь государь-батюшка шаху послал органы, и какие преотличные. Одна резь чего стоит. Сказывали, уж так доволен был шах, так доволен.

— Да вишь ты, одного органа мало показалось, а другой батюшка Гутовскому строить не разрешит. И тут в них нужда превеликая. Купцам поручение потаенное было, да нешто такое дело в безвестности устроишь. Они еще по незнанию не к Гутовскому в мастерские пошли, а в Немецкую слободу.

— Это с чего же в Немецкую, когда там отродясь органов не бывало.

— Поди, на иноземный образец. Там-то органы в церквях ихних католицких расставлены.

— Неужто в церквях? Что ж, они под музыку молятся, что ли?

— Не под музыку, а вперемежку с музыкой. Как в нашей православной церкви — вперемежку с певчими. Только у них могут под органы и молитвы петь.

— И красиво получается?

— Отец Симеон сказывал, куда как красиво. Только по православному канону нельзя так. Не положено.

— Вот, поди, боярыня Морозова взъярилась бы!

— Не любишь ты ее, Софьюшка.

— Не люблю. Грамоты толком не знает, а туда же, богословием заниматься задумала. Все от спеси боярской!

— А коли привыкла попросту?

— Так что ж, ради привычки на дыбе висеть? Нет, царевна-сестрица, за привычки люди на плаху не идут, за спесь да норов свой боярский — другое дело.

— Подумай только, Софьюшка, какие Федосья Прокопьевна мучения терпит. Каждодневно ведь пытают, мученицу.

— Пусть пытают. Она государевой власти супротивница не хуже Стеньки.

— Да полно тебе, полно, не поминай всуе проклятого. Его да с боярыней равнять!

— Не знаю, Марфа Алексеевна, а по мне, как ни бунтуй против власти государевой, все равно врагом будешь и пощады тебе быть не должно. Много ли от боярыни государь-батюшка хотел: лоб по-человечески перекрестить. Велика трудность! Ан в мученицы записаться решила. Ее дело! Ты гляди, в Новодевичьем и то держать ее не стали — народ валом валит на новоявленную преподобную посмотреть, мученице поклониться. До чего дошло: с утра до вечера, что в праздник, что в будни по Чертопольской улице чисто крестный ход. Старый, малый, здоровый да увечный — все в обитель ползут. Теперь на Ямском дворе, чай, толковища не устроят: стрельцы враз разгонят. Прав преосвященный — чуть не каждый раз государя-батюшку молит-просит из Москвы баламутную забрать. Правда, нет ли, а по теремам слух пошел, государь-батюшка в Боровск ее сослать приказывает. Заточить там вместе с княгиней Урусовой…

— Ну да Бог с ней, с Морозовой. Нам с тобой, Софьюшка, не сегодня-завтра у гроба стоять: царевна-тетушка Анна Михайловна последние часы доживает. Арина Михайловна да Татьяна Михайловна в монастыре при ней неисходно. Сказывала крестная, как свечка тает. Пить есть давно перестала, еле дышит. Иной раз глаза-то откроет и опять закроет, будто смотреть на белый свет устала.

— А как хоронить-то царевну-тетушку будут — под своим ли именем, под монашеским ли?

— Какая разница.

— Очень даже большая. Сестру Анфису кто знает. Мы перемрем, никто о царской дочери и не вспомнит. Нет уж, коли мне судьба выпадет под клобуком дни свои кончать, изловчусь, чтоб на надгробном памятнике имя мое стояло: царевна Софья Алексеевна. Нет, лучше — государыня-царевна.

— Господи, о чем ты только толкуешь, Софьюшка!

— Да я так — на всякий случай. А вот что Ульяну Ивановну батюшка-государь к новорожденному царевичу в мамки взял, хорошо. Она за братцем нашим не углядела, да и тут…

— Помолчи, Софья Алексеевна. Слово — серебро, а молчанье — золото. Гляди, до молодой царицы дойдет — государь-батюшка не помилует. Хотя и вправду сказать, не пойму, чего это вера Ульяне такая, да и молодая царица не воспротивилась.

— Может, не знала.

— Это в наших теремах-то?

— Тогда государя-батюшку решила лишний раз не огорчать. Хватит ей, что с нами воевать собирается.

— Думаешь, собирается?

— Как иначе. Все исподлобья глядит, косится. Выкинула бы всех нас из дворца, коли б ее воля.

— Может, и твоя правда.

— Моя, моя, не сомневайся, царевна-сестрица. Приглядывать бы за ней надо. Ведь без масла к государю-батюшке в душу лезет.

21 сентября (1672), на Отдание праздника Воздвижения Креста Господня, в селе Преображенском был сыгран первый спектакль труппы пастора Грегори [79] «Комедия из книги Есфирь».

— По сию пору в себя прийти не могу, Марфушка. Экое представление — чисто сказка! А пастор будто бы сказал, что еще лучше может быть: и комедии новые писать будут, и переводы на русский язык делать. Поди, молодая царица ничегошеньки не уразумела, хоть государь-батюшка ей и подсказывал. Мне отец Симеон в секретности поведал, она и про Есфирь-то не знает. Государь-батюшка заставил все перед спектаклем Наталье Кирилловне объяснить, да она с перепугу все перезабыла да перепутала. Слыхала, Комедийную хоромину в Преображенском с великим поспешением строить будут — залу преогромную. На одно строение неба пятьсот аршин материи пойдет.

— Истинно празднество для души и зрения, даром что пастор настоящих актеров сыскать не мог.

— Как это? А кто же комедию представлял?

— Федор Михайлович Ртищев у царевны-тетушки Арины Михайловны пояснял, что собрал пастор шестьдесят человек из служилых да торговых иноземцев, что в Немецкой слободе живут. Артаксеркса прапорщик Фридрих Гассен изображал, Амана — имя-то такое, чисто язык сломаешь: Гермас Клифмас. Да ты другому подивись: Есфирь-то прапорщик Иван Берлов представлял!

— Прапорщик? Да быть того не может! Красивый такой, повадливый, чисто царица. И голос мягкий такой, певучий.

— Сказывают, пастор столько народу перепробовал, покуда Берлова сыскал. Да еще еле уговорил. А знаешь, Фекла от истопников слыхала, будто потому и согласился господин прапорщик, что больно любопытен был царевен да царицу поглядеть. Да, поди, не он один. Иначе им всем во дворец ходу-то нету.

— Господи! Интересно-то как! Будто после зимы в сад весенний вышел. И свет по-иному светит, и воздыхание легкое. Все смеяться хочется. Да ты, может, еще что про театр разузнала, так расскажи. Неужто теперь он всегда у нас будет?