Вдоль фронта - Джон Рид Страница 54

Ничего оригинального, ничего своего нет в этом городе. Все заимствовано. Ничтожный маленький немецкий король живет в ничтожном маленьком дворце, который похож на французскую префектуру, окруженный маленьким пышным двором. Правительство построено по образцу бельгийского. Хотя все дворянские титулы, кроме непосредственной королевской фамилии, были упразднены уже давно, многие люди называют себя «князьями» или «графами» только потому, что их прадеды были молдавскими или валахскими боярами, не говоря уже, конечно, о фамилиях, которые «ведут свой род» от византийских императоров! И поэты, и артисты, и музыканты, и доктора, и юристы, и политики – все они получали образование в Париже и только позже в Вене, Берлине или Мюнхене. Кубизм более кубичен и футуризм более футуристичен в Румынии, чем у себя на родине.

Офранцуженный маленький полицейский ругает возвращающихся с базара крестьян, которые посмели направиться по улице Виктории и затормозили процессию содержанок.

Кабаре и мюзик-холлы похожи на наименее интересные увеселительные места Монмартра. Вы можете посмотреть ревю, обозрения, глупо передразнивающие французские, скопированные, рискованные комедии, взятые прямо из театра Антуан, или зайти в Национальный Театр, который подражает Французской Комедии и похож на городской театр в Лионе. Везде поверхностное заимствование французского легкомыслия.

Если вы хотите разозлить румына, вам достаточно только заговорить о его стране, как об одном из балканских государств.

– Балканы! – закричит он. – Балканы! Румыния вовсе не балканское государство. Как вы смеете смешивать нас с полудикими греками или славянами! Мы латиняне.

И вам постоянно напоминают об этом. Изо дня в день газеты трубят о том, что румыны – латиняне; каждый день можно прочесть в них что-нибудь относящееся к «нашим братьям французам», или испанцам, или итальянцам, – на самом же деле в румынах течет кровь не этих «братьев», а скорее потомков римских ветеранов, заселивших Трансильванию при императоре Траяне. Некоторые из местных писателей самодовольно утверждают, что Румыния является наследником Римской империи; на площади в Бухаресте есть фонтан, изображающий Ромула и Рема, которых кормит грудью волчица, а некоторые общественные здания украшены знаками римских ликторов и римскими орлами. Но эти римские колонисты в действительности могли быть призванными в легионы; из Тарса, или окрестностей Иерусалима, или южной Германии. Прибавьте к этому кровь туземных даков, значительную примесь крови славян, мадьяр, валахов и порядочную дозу цыганской – и вы получите румына… Он говорит на латинском языке, сильно сдобренном славянскими и азиатскими корнями, – на языке негибком для произношения, неприятном и немузыкальном для слуха. У него латинские черты: возбуждаемость, прямота, остроумие и страсть истерически спорить в критические минуты. Он ленив и горд, как испанец, но без испанского «букета»; он скептичен и распущен, как француз, но без французского вкуса; мелодраматичен и эмоционален, как итальянец, но без итальянского очарования. Один остроумный наблюдатель назвал румын «плохими французами», а другой – «итальянизированными цыганами». Лавочники, извозчики и лакеи в ресторанах вороваты и неприветливы, – если им не удается обсчитать вас, они обрушиваются на вас с неистовой яростью и визжат, как рассерженные обезьяны. А как часто мои знакомые румыны говорили мне: «Не ходите в такой-то и в такой-то магазин – это румынский, и там обжулят вас. Найдите лучше немецкий или французский».

Могут сказать, что я судил о румынах по населению Бухареста, а Бухарест еще не вся Румыния. Но я утверждаю, что во всех странах столицы отражают господствующие черты нации, что Париж по существу есть Франция, Берлин по существу Пруссия, а Бухарест – Румыния.

Иногда на улицах попадаются крестьяне – мужчины в белых холщевых штанах и длинных, до колен, рубахах, вышитых изящным цветным рисунком, а женщины в пестро разукрашенных холщевых юбках, в рубашках, превосходно отделанных цветной мережкой, и с ожерельем из золотых монет, висящим на шее. Они подходят к этому опереточному окружению. Но один час езды на автомобиле от Бухареста, и вы попадаете в деревню, где люди живут в землянках, в избах, крытых соломой.

Земля, в которой вырыты эти землянки, принадлежит «боярам», – землевладельческому сословию, – содержащим беговые конюшни во Франции, и крестьяне обрабатывают для них эту землю. Только два процента населения умеют читать и писать. Нет школ. Много лет тому назад один помещик построил для крестьян школу на том условии, чтобы правительство взяло ее в свои руки и содержало. И вот уже три года, как эта школа превращена в склад.

Крестьяне эти ничего кроме кукурузы не едят, – не потому, что они вегетарианцы, а потому что они слишком бедны, чтобы есть мясо. Церковь предписывает частые посты, что является предметом похвальных разглагольствований сытых землевладельцев на тему о «воздержании и бережливости». Крестьяне очень религиозны, или суеверны, – называйте это, как хотите. Они, например, убеждены, что если человек умирает без зажженной свечи в руках, которая освещает ему путь по темным коридорам смерти, то он не сможет попасть на небо. Но сколько людей умирает внезапно, без зажженных свечей! И тут-то на помощь приходит церковь. Деревенские попы берут с семьи такого умершего восемьдесят франков за доставку его на небо без свечи и, кроме того, определенную сумму ежегодно за его содержание там. Попы извлекают также доходы и из легенды о вампирах – суеверия, широко распространенного в Венгрии, на Балканах и в южной России.

Если за умершим крестьянином быстро и последовательно отправляются другие из его семьи или деревни, то попы объявляют, что душа умершего человека – вампир. Дабы утолить кровожадную душу, нужно, чтобы священник во мраке ночи (так как это строго запрещено румынским уголовным кодексом) откопал труп и проткнул деревянным гвоздем вырванное из него сердце. За это он берет сто франков.

Однажды я отправился на север с ночным поездом, к которому был прицеплен собственный вагон кронпринца. Была холодная ночь, ветер пронизывал до мозга костей. Однако всю ночь мы видели из нашего окна шеренги жалких, оборванных крестьян, стоявших через каждые четверть мили у полотна железной дороги. Дрожа от холода, они высоко над головами держали факелы – воздавали честь своему «наследнику»…

Никогда еще страна не была столь готова к революции. Больше пятидесяти процентов пахотной земли принадлежит меньше чем десяти процентам землевладельцев страны – около четырех тысяч крупных помещиков из семи с половиной миллионов населения, семь восьмых которого – трудовое крестьянство. И это несмотря на то, что правительство разрушило крупные владения и со времени 1864 года продавало землю крестьянам. «Бояре» и крупные помещики редко живут в своих имениях. Они, разумеется, и не могут поступать иначе, чтобы содержать свои отели в Париже и Вене, свои дома в Бухаресте, свои виллы в Ницце, Констанце и Синайе, оплачивать зимний сезон на Ривьере, картинные галереи, скаковые конюшни и вообще бросать деньги на ветер в четырех частях света.

Я знал одно семейство, которое кичилось своей необыкновенной гуманностью на том только основании, что оно устроило для своих крестьян гнилые лачуги и платило за работу двадцать центов (около сорока копеек) в день, – и это при почти такой же дороговизне, как в Нью-Джерси. Прибавьте к этому безнадежному положению вещей то обстоятельство, что все выборщики в Румынии разделены на три класса в зависимости от их дохода, так что один голос самостоятельного человека равен ста крестьянским голосам.