Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич Страница 54

Веселую «Историю мистера Полли», как мы помним, Уэллс писал, по его собственным словам, «рыдая, как разочарованное дитя», — ведь он как раз тогда переживал разрыв с Эмбер Ривз.

3

Конечно, мистер Полли вышел победителем из разыгравшейся перед гостиницей схватки. Он победил раз и навсегда, потому что дня через три в гостиницу явился некий парень в синем свитере и небрежно сообщил, что дядю Джима, кажется, опять посадили.

«Нашего Джима?» — не поверила хозяйка.

«Вашего Джима, — охотно уточнил парень. — Он украл топор. — И охотно уточнил: — В одном доме, что на дороге в Лэммем».

«Да зачем ему топор?»

«Не знаю, но он утверждал, что топор ему нужен».

«Интересно, зачем ему все-таки топор?» — заинтересовался и мистер Полли.

«Наверное, у него была какая-нибудь цель…»

4

Книги Уэллса — его дневники.

Или, скажем так, его мифологизированная биография.

Иногда эта биография (или уточним, биография персоны Уэллса, в юнговском понимании) подретуширована, иногда искажена более поздними взглядами на когда-то происходившее; но все реалистические книги Уэллса — это, прежде всего, книги о нем самом. Все, что Уэллс написал — это одна бесконечная попытка объяснить самого себя, объяснить, почему в одной ситуации он поступал именно так, а в другой совершенно иначе. Скромный Берт, стеснительный Берт, многого не понимавший Берт давно исчез; остался преуспевающий писатель — умный, глубокий, постоянно экспериментирующий, размышляющий, сжигаемый внутренними страстями. Иногда, параллельно одна другой, у него в эти годы развивались сразу несколько разных любовных историй. При этом мистер Уэллс вовсе не выглядел красавцем. Толстеющий, невысокий; рыжеватые усы обвисли, голос не стал мощнее. Но обаяния и ума — бездна. Прежде всего, это подтверждали женщины.

1

Перечитывая рассказы, написанные Уэллсом в начале века, видишь, какими удивительными вещами он мог еще обогатить фантастику.

«В районе Верхней Амазонки ходят самые невероятные легенды о смелости и мощи появившихся там насекомых. («Царство муравьев»). Легенды эти растут и множатся с каждым днем. Необычайным маленьким существам приписывается умение не только пользоваться орудиями труда, применять огонь и металлы, создавая чудеса инженерной техники; им приписывается еще и метод организованной и подробной регистрации и передачи сведений, аналогичный нашему книгопечатанию. Эти муравьи упорно продвигаются вперед, захватывают все новые и новые территории, их численность растет. Исследователь Холройд считает, что скоро эти муравьи совсем вытеснят человека из тропической зоны Южной Америки. При нынешней скорости их продвижения по континенту, к 1911 году они, видимо, атакуют ветку железной дороги, проложенную вдоль Капуараны, а к 1920 году доберутся до среднего течения Амазонки». И, наконец, эффектный аккорд: «По моим расчетам, к 1950 году, в крайнем случае, самое позднее, к 1960 году, они откроют Европу».

Впервые я прочел рассказ об амазонских муравьях в каком-то старом сборнике, случайно купленном на тайгинском базарном развале, и некоторое время активно доискивался у старших, что они слышали, что знают о насекомых, которым приписывается «метод организованной и подробной регистрации и передачи сведений, аналогичный нашему книгопечатанию»? И вообще, о чем могли писать в своих неведомых «книгах» эти ужасные умные муравьи? Возле городской библиотеки под старыми тополями прятался у нас крошечный пруд, летом сплошь зараставший желтой уютной ряской. Внимательно приглядевшись, можно было видеть снующих по берегам многочисленных муравьев. Я искренне недоумевал: ну ладно, орудия труда — это еще куда ни шло, но как такие насекомые могут применять огонь и металлы? И что будет, когда к 1960 году они откроют Европу?

2

Отступление

Алексей Калугин (писатель):

«До сих пор не пойму, что является более странным, противоестественным и несоответствующим моим представлениям о нормальной, упорядоченной действительности — время, в котором я живу, или все же место? Почему — в данном случае не вопрос. Там, где я учился спрашивать, этого вопроса просто не существовало. Как? Зачем? Откуда? — вот это нормально, это сколько угодно! А почему — как-то уж очень неопределенно.

Да ладно, в конце концов. Подумаешь, проблема — нелады с реальностью.

Но откуда тогда ощущение, что всё именно так и должно быть, как мне кажется, и что всё, даже самое странное и невероятное, можно выразить словами?

Пытаясь найти хоть какое-то объяснение всем этим странностям, я снова и снова возвращаюсь к началу начал. К этажерке. К большой облезлой трехъярусной этажерке, стоявшей в простенке между двумя дверями в квадратной прихожей коммунальной квартиры, в которой я когда-то жил. На этажерку сваливалась макулатура — вся та бумажная продукция эпохи развитого, а, может быть, тогда еще и не очень развитого социализма, которая уже не представляла интереса для обитателей коммуналки. Оказавшись на этажерке, пресса переходила в разряд чисто утилитарной продукции: во времена отсутствия пластиковых пакетов и пипифакса газета имела куда более широкое применение, нежели сейчас. Мне года четыре, я только-только начал читать, правда сразу довольно бегло, и мне катастрофически не хватает слов, складывающихся в не просто осмысленные, но еще и увлекательные фразы. Поэтому указанная этажерка была для меня настоящим Клондайком. Раз за разом сверху донизу я перерывал ее содержимое и почти всегда находил что-то интересное. Среди вездесущей «Правды» и «Вечерки», пользовавшейся куда большим уважением из-за того, что публиковала программу телевидения на завтра, прогноз погоды и результаты очередного проигрышного тиража денежно-вещевой лотереи; совершенно непонятных для меня тогда, а ныне представляющихся совершенно бессмысленными журналов «Крестьянка» и «Здоровье» — провозвестников вездесущего глянца — можно было отыскать разрозненные номера «Вокруг света» или «Техника — молодежи». Пару раз я откопал даже «Искатель». Но, пожалуй, самой увлекательной находкой оказалась тоненькая книжечка с незатейливым названием «Герберт Уэллс. Рассказы». С виду она был похожа на распространенные в то время детские издания из серии «Учимся читать» или «Мои первые книжки». Только текст в ней был по-взрослому убористый. «Лавка чудес», «Новейший ускоритель» и «Правда о Пайкрафте».

Это была первая фантастика в моей жизни. И первый Уэллс.

Позднее и того и другого будет в изобилии. Со временем я даже начал ощущать некий перебор фантастики вообще, но пресыщенности Уэллсом никогда не возникало. Просто не возникало — и всё. Уэллс появлялся в моей жизни неожиданно. Как будто сам собой. То из запасников знакомой дамы выплывала «Россия во мгле» в тонком бумажном переплете, выпущенная почти как брошюра классиков марксизма-ленинизма, то в букинистическом магазине среди всякого хлама я натыкался на «Нового Макиавелли», аж 1929 года издания, в котором даже слово «кепка» писалось через «э». Точно так же, совершенно необъяснимым, почти сверхъестественным образом, ко мне попало пятнадцатитомное «правдинское» издание Герберта Уэллса — мечта советского библиофила!