1759. Год завоевания Британией мирового господства - Фрэнк Маклинн Страница 54

Отчасти падение морали индейцев связано с введением огнестрельного оружия, что предполагало замену ритуальных боев, существовавших до семнадцатого столетия, смертоносными стычками с использованием техники европейского вооружения. Большие потери от огнестрельного оружия требовали ответного удара и возмездия. Поэтому возникал порочный круг эскалации жестокости и насилия.

Представляет интерес изучение различного опыта американских индейцев, накопленного при общении с французами и британцами. В разгар вооруженного столкновения между Вульфом и Монкальмом в 1759 г., в распоряжении у Монкальма была тысяча союзников-индейцев. У Вульфа их почти не было. Британцы вообще старались держать местных жителей на расстоянии вытянутой руки, учитывая возможность языкового непонимания.

Существует и дополнительное соображение: главнокомандующий в Северной Америке генерал Амхёрст ненавидел и презирал индейцев. В более поздние годы он приобрел дурную славу, как человек, который преднамеренно продавал индейцам одеяла, инфицированные оспой. В феврале 1759 г. командующий писал Питту о племени могикан Стокбриджа: «Они — ленивые, пьющие ром люди. В них мало хорошего, но если когда-нибудь вообще они могут быть полезны нам, то только тогда, когда мы идем в наступление. Французы бояться их больше, чем следует. Их численность может увеличить ужас, и это окажет хорошее воздействие».

Но существует еще один фактор в этом различии опыта. Британцы знали значительно меньше об индейских племенах, чем французы. Такое невежество сохранилось и в эпоху борьбы за американскую независимость. Так, Фенимор Купер, в чьем классическом романе «Последний из могикан» рассматриваются события в форте Генри, происходившие в 1757 г., умудрился объединить совершенно разные кланы индейцев — алгонкинов, магикан из Массачусетса и могеган из Коннектикута, присвоив им новое название «могикане».

Напротив, французы пользовались преимуществами того, что их охотники за пушниной жили среди племен и даже заключали смешанные браки с ними.

Этому можно противопоставить и недостаток: французы набирали своих союзников из многих племен. Некоторые из них отличались собственной наследственной враждой и кровной местью, поэтому колонизаторы испытывали огромнейшие трудности при контроле над ними. Монкальм и его лейтенанты, озабоченные постоянным численным превосходством британцев, рассматривали своих союзников-индейцев как неизбежное зло. Бугенвиль заметил: «В лесах Америки без них нельзя обойтись, как без кавалерии на открытой местности».

Но оказалось очень трудным согласовать их боевой дух с дисциплиной французского пехотинца. Индейцы любили сражаться на дальнем расстоянии, будучи уверенными в победе. Поэтому людские потери были небольшими. Они предпочитали окружить противника, биться с ним отдельными отрядами, но не всем корпусом, исчезать при необходимости прямого столкновения, а позднее переформировываться. Если индейцев вынуждали вести крупномасштабные сражения, то они пытались использовать приемы, усовершенствованные при охоте на животных: загнать противника в «равелин перед мушкетами», затем захлопнуть ловушку и уничтожить его, окружив кольцом огня.

Индейские воины, меткие стрелки, полностью овладели мастерством стрельбы из гладкоствольного мушкета в результате упорных многочисленных тренировок. Они могли использовать и нарезное оружие — заряжать его приходилось медленнее, чем мушкеты, зато оно оказывалось точнее и имело большую дальность действия. Выбирая своего военного вождя на основе его прошлых воинских заслуг (но не в соответствии с тем, что он занимает высокое положение и не в силу его способности купить себе назначение, как в европейских армиях), аборигены устраивали ужасающее военное зрелище. Вооруженные мушкетом или ружьем, томагавком, рожком для пороха, мешочком для дроби и ножом для снятия скальпов, они создавали впечатление совершенных машин убийства. Но союзники должны были очень бережливо использовать индейцев. Бугенвиль отмечал: «Всегда было надежнее иметь под рукой только определенное количество этих москитов, которые смогут сменить других».

Кто-то однажды сказал, что единственная радость, дозволенная в военное время, заключается в том, чтобы сражаться на своей собственной стороне. Пока Бугенвиль находился в Париже, Монкальм и Водрейль доказали истинность этого наблюдения, продолжая сосуществовать в Канаде, словно кошка с собакой. Каждый писал соответствующему министру в Париже, клевеща и оскорбляя друг друга.

Водрейль, рассвирепев от большой победы Монкальма при Тикондерога, принялся за преуменьшение ее значимости. Наперекор всему очевидному, он утверждал: его соперник потерпел бы поражение, не будь «вмешательства высших сил». Распаляясь от ярости, что регулярные войска командующего одержали победу своими силами и не прибегая к помощи канадцев или индейцев (на которых Водрейль поскупился), теперь губернатор посылал их в большом количестве, пытаясь переписать историю. Он заявлял, что они якобы присутствовали в Тикондерога.

8 апреля 1759 г. Водрейль написал Беррьеру послание, которое можно назвать лишь шедевром лжи. Хотя он приказал Монкальму избежать сражения (командующий одержал победу, проигнорировав эти инструкции), губернатор имел наглость утверждать: англичане спаслись только потому, что Монкальм пренебрег его (Водрейля) точными планами сражения. Затем он добавлял (противореча сам себе): победа, безусловно, должна привести к плохим результатам (правда, он воздержался точно указать, к каким именно). Губернатор добавлял: командующий погряз в «недостойном поведении и в непристойных разговорах». Под этим он совершенно точно подразумевал: Монкальм критиковал его лично и виновного Биго. Он вновь просил отозвать командующего.

Самым жалким во всех излияниях Водрейля стала ложная оценка собственного влияния и харизмы: «Люди встревожены, они будут обескуражены, если моя твердость вновь не разожжет их усердие служить королю».

Между тем Монкальм метал громы и молнии по поводу режима Водрейля в частной корреспонденции своему другу шевалье де Бурламаку. Он неоднократно жаловался, что его держат в неведении относительно всего, что губернатор никогда с ним не консультируется, что с его войсками обращаются как с противником или оккупационной армией, а не как с силой, которая стояла между Канадой и ее гибелью.

И снова именно коррупция донимала Монкальма. Каждый коррупционер в Канаде, как казалось, проникал повсюду, совершал хищения, мародерствовал и совершал растраты. В этом принимали участие даже офицеры армии, хотя они и не могли соревноваться с канадцами в откровенной ненасытности. Их командиры считали, что они действовали очень плохо, если они не возвращались из военной кампании с 300 000 или 400 000 франков в карманах. И даже младший прапорщик мог сделать 15 000 франков.

Письма командующего к Бурламаку выражали типичную обиду за отечество, разочарование и мечты о своем шато и фруктовых садах в любимом им Кандиаке. В конце каждого излияния он просил Бурламака сжечь его письмо, опасаясь, что лютое негодование может использовать «третья сторона» в качестве доказательства отсутствия патриотизма. Приведем отрывок из письма от 18 марта 1759 г.: «И когда же мы выберемся из этой страны! Полагаю, я бы отдал половину всего, чтобы отправиться домой. Простите меня, что я превратился в меланхолика. Не то чтобы я утратил веселость окончательно. Но то, что кажется таковой в любом другом, для меня просто тоска по Лангедоку. Сожгите мое письмо и никогда не сомневайтесь во мне».