История Крестовых походов - Дмитрий Харитонович Страница 54

И король принялся за реформы. Сегодня его преобразования оцениваются по-разному. Есть среди них безусловно рациональные, например упорядочивание правосудия, организация администрации (впрочем, тогда суд и управление слабо различались). Говорили о «новом» правосудии после издания в 1254 г. «Великого ордонанса [59]». Правда, это «новое» правосудие не было лишено «старых» черт. Королевский суд — это суд патриархальный, суд строгого отца, разбирающего провинности своих детей и воздающего каждому по справедливости и по заслугам. В одной из проповедей, связанных с канонизацией [60] Людовика Святого, Папа Бонифаций VIII говорил: «Сколь велико было его правосудие, не просто явствует из примеров — оно осязаемо. Ведь он почти все время сидел на расстеленном на земле коврике и слушал судебные дела, прежде всего бедных и сирот, и велел поступать с ними по всей справедливости». Мы сегодня можем глядеть на это с усмешкой: ну не дело монарха выслушивать каждого просителя. Но тогда на это смотрели не так; не было представлений о безликом законе, которому подчинен и подданный, и глава государства, именно король — воплощение закона.

Экономические реформы относятся к тому же. Вот введение твердой валюты — королевского серебряного экю. Это сегодняшние историки оценивают также положительно. Но сам Людовик не вкладывал в это исключительно экономический смысл. Для него это — замена «плохих» денег, то есть потертых или фальшивых, «хорошими». Он называл это renovatio monetae, то есть «обновление монеты» (вот снова слово «обновление»). Как отмечает Ж. ле Гофф, «денежная реформа — благочестивое дело, то есть сугубо священное». Не просто так на новых монетах Людовик велит начертать: на одной — «Благословенно имя Господа нашего Иисуса Христа», на другой — «Да торжествует Христос, да царствует Христос, да безраздельно властвует Христос».

Он издает также законы против ростовщиков. К этим законам наши современники относятся не столь восторженно. Конечно, эти законы умеряли их аппетиты, но ведь и фактически делали невозможными любые инвестиции — кто же будет вкладывать средства за просто так, без прибыли. Но это ясно нам, а не современникам святого короля. Тогда ростовщик — ненавистнейшая фигура. Он пренебрегает Божией заповедью — «взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк. 6. 35). Он торгует временем, принадлежащим лишь Богу, а потому является и вором, и святотатцем; он наполнен грехом алчности, и ему прямая дорога в ад; он — слуга дьявола [61].

К той же сфере относятся указы против евреев. Надо сказать открытым текстом: святой король был завзятым антисемитом (Ж. ле Гофф, нежно любящий Людовика, все же говорит о том, что у него это не просто антииудаизм, то есть нелюбовь к иноверцам, а именно антисемитизм, хотя и не совсем современного образца). Его капеллан Гийом Шартрский свидетельствует: «Что касается иудеев, ненавистных Богу и людям, то они были ему настолько омерзительны, что он видеть их не мог и не желал, чтобы их богатства шли ему на пользу». В 1247 г. Людовику Святому предложили аннулировать проценты евреев (то есть не запрещать им взимать ростовщический процент, но брать с этого процента свою долю в казну), чтобы вложить их в финансирование того, провалившегося крестового похода. Но он, по словам того же Гийома Шартрского, заявил, что «не станет использовать для столь святой цели средства, нажитые таким нечистым путем». Для святого короля все эти антииудаистские меры были средствами очищения [62].

В Святой Земле тем временем дела шли не слишком хорошо. В 1256–1258 гг. в Акре разразилась так называемая Война Святой Субботы. Генуэзцы схватились с венецианцами за квартал столицы Иерусалимского королевства, где находилась церковь Святой Субботы. Хронисты заявляли, что эта распря стоила 20 тысяч жизней. Даже если счесть это явным преувеличением, все же христиане убивали христиан, невзирая на общую опасность.

В 1256 г. внук Чингисхана Хулагу захватил Иран, став его первым монгольским правителем (ильханом). В 1258 г. его войска взяли Багдад. Почтенный и безвластный халиф ал-Мустансим был убит. По одной версии, его уморили голодом, по другой — зашили в кожаный мешок и насмерть забили дубинами. Не надо считать это проявлением обыкновенной жестокости. Во многих культурах запрет на кровопролитие понимался буквально: нельзя проливать кровь на землю. По законам Чингисхана монголов можно было казнить, только ломая им позвоночник. Иван Грозный топил непокорных новгородцев в Волхове, а неугодных любил сжигать заживо в банях: кровь-то не проливалась, а в банях не было икон — сжечь образ есть святотатство, а убить человека — политическая необходимость. Вспомним Адемара Монтрейского с его боевой палицей. Так и тут, при смерти от голода или от избиения в мешке кровь, опять же, не проливалась.

Правда, в 1261 г. в Египте объявился человек, назвавшийся ал-Мустансиром, дядей последнего халифа. Его признали мамлюкские султаны, и тень тени власти оставалась за Аббасидами (подлинными? мнимыми?) до 1517 г. В тот год турецкий султан Селим I завоевал Египет и провозгласил халифом самого себя. Халифат был упразднен в провозглашенной в 1923 г. Турецкой республике лишь в следующем, 1924 г.

Тем временем в 1259 г. монголы вторглись в Сирию. Ряд христиан латинской Сирии примкнули к монголам. Другие — в частности тамплиеры — заявили, что лучше перейдут под власть мусульман, нежели покорятся диким кочевникам. В конечном итоге командующий армией мамлюков Бейбарс нанес в сентябре 1260 г. войскам ильхана поражение в битве при местечке Айн-Джалут в Сирии. Благодаря этому он, пребывая в ореоле победителя, в конце того же года сверг и убил египетского султана Кутуза (впрочем, тот пришел к власти тоже в результате переворота с убийством; судьба самого Бейбарса будет столь же печальной) и сам стал монархом Египта.

Этот раб-военачальник попал в Египет из генуэзской колонии Кафа в Крыму. Туда его продали не то половцы, не то татары. Многие историки, исходя их описания его внешности — светлые волосы, голубые глаза (точнее, глаз, ибо на другом было бельмо), — считают, что он был русским по рождению. Известный французский историк крестовых походов Рене Груссе писал, что в его жилах «текла та же кровь, что дала миру Ивана Грозного и Петра Великого».