Древний Рим: мечта о золотом веке - Юрий Чернышов Страница 54

Обе версии порывают с традиционной полисной идеализацией прошлого: для имперской версии более характерна идея «дальнейшего усиления нынешнего счастья», а в раннехристианских представлениях глобальные изменения нынешнего мира еще только начинаются с появлением Христа, и их полное осуществление возможно лишь в грядущие эпохи, после второго пришествия и «тысячелетнего царства». Несомненные сходства обнаруживаются и в образе Спасителя — божественного посредника между небом и землей, с появлением которого связывается начало наступления счастливой эпохи — эпохи победы солнечного света над тьмой, победы «правды» над «кривдой» и т.д.

При всем различии традиций и при всех расхождениях в деталях сами блага наступающего «блаженнейшего века» тоже оказываются во многом сходными. К числу наиболее часто встречающихся универсальных мотивов можно отнести, например, идею всеобщего мира. Едва только Август успел освятить свой знаменитый «Алтарь Мира», как на другом конце державы ангелы, согласно Евангелию от Луки, возвестили о рождении Христа такими словами: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2: 4) (ср. слова Иисуса в Евангелии от Матфея: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». — Мф. 5: 9).

Другим универсальным мотивом является чистота нравов, благочестие людей, освобожденных от всех тех пороков, которые сверх меры накопились в «железном веке». Весьма широкое распространение имели и указания на необычайное природное изобилие и прекрасный климат, обеспечивающие приятную и легкую жизнь.

Утопические мечты о наступлении новой эпохи развивались приблизительно в одном и том же направлении, во многом формируя принципиально новую, не античную систему взглядов на место человека в этом мире, на его отношение к материальному и духовному, к «граду земному» и к «Граду Божьему».

Не удивительно, что впоследствии, при переходе к Средневековью, имперская концепция фактически была поглощена концепцией христианской. При этом не была утрачена даже такая чуждая первым христианам идея, как идея богоизбранности «вечного» Рима: фактически она лишь перешла от римских императоров к римским папам, символизировав тем самым преемственность светской и духовной власти.

Пора подвести итоги сказанному. Мы увидели, что мечта о «золотом веке» проходит через всю историю Древнего Рима. И это при той «практичности», которая обнаруживается во многих сферах римской культуры и считается важнейшей чертой «национального характера» римлян! Достаточно вспомнить, как Серторий всерьез намеревался доплыть на кораблях до «островов блаженных». Вопреки распространенным в литературе суждениям утопизм не был чужд римлянам, и именно это мы стремились показать в данной книге.

Говоря о периоде с середины II века до н. э. по конец I века, следует признать, что этот период был одним из наиболее интересных в истории утопических идей. Именно на эту переломную эпоху приходится бурный «всплеск» массового увлечения утопией, приведший к существенным переменам в общественном сознании римлян.

Кризис гражданской общины сопровождался коренной ломкой традиционной системы ценностей, которая рождала всеобщее чувство неудовлетворенности, заставляла искать новые ориентиры в резко меняющемся мире. Когда же политическая нестабильность переросла в тяжелейшие гражданские войны, такие поиски приобрели особое значение — они должны были принести спасение от надвигающейся на Рим гибели государства.

Политики, литераторы, религиозные пророки напряженно пытались угадать, куда направлен ход истории, приближается ли он к неизбежной катастрофе, или на самом краю пропасти все-таки возможен поворот в сторону возрождения и обновления Рима. Пессимистических прогнозов было более чем достаточно: одни помещали утопический идеал в безвозвратном прошлом («идеальный Рим» и «Сатурново царство»), другие — в географически отдаленном настоящем («острова блаженных» и «варвары»). Однако наиболее полно отвечавшей общественным запросам оказалась оригинальная оптимистическая версия, обещавшая наступление блаженной эпохи в ближайшем будущем.

Очень важную роль здесь сыграл постепенный переход от «родовых» к «вековым» интерпретациям мифа, от «цикличного» восприятия времени к «линейному». Здесь мы, конечно, идем на упрощение, поскольку в древности восприятие времени и истории отличалось множеством трудноуловимых для современного человека нюансов. Строго говоря, в Античности вообще не было философии истории, и вплоть до Августина почти никто не пытался рассматривать историю как цикличную или линейную «модель». Тем не менее сам тезис об «обращенности» людей того времени в прошлое остается в силе.

Интересные суждения по этой проблеме высказала английская исследовательница Сью Бланделл в своей книге о взглядах греков и римлян на начала цивилизации. По ее мнению, вера в прогресс, характерная для современности, была несвойственна людям древности не только из-за консерватизма морали, но еще и потому, что в те времена вообще не было понятия карьеры, которая способствует устремлению мыслей людей в будущее. Так продолжалось вплоть до установления Империи, когда служащие государственного аппарата и армии получили возможность «взбираться» по ступенькам служебных лестниц; тогда же в произведениях многих латинских авторов намечается отход от идеализации патриархальных укладов.

С этими переменами в сознании был связан и переход от «родовых» к «вековым» интерпретациям мифа. Понятие «золотой век», окончательно оформившееся лишь в I веке до н. э. и пришедшее на смену понятию «золотой род», способствовало передаче новых, направленных в настоящее и будущее утопических трактовок мифа. Именно эти трактовки, опиравшиеся на мифологические предания о Кроносе и Сатурне, на традиционные этрусско-римские представления о смене секулюмов (поколений или веков), на популярные философские теории о смене мировых циклов и на распространившиеся с Востока эсхатологические и мессианские пророчества, возвращали римлянам столь необходимую им надежду на лучшее будущее.

Использование этой надежды стало излюбленным методом почти всех «военных вождей», боровшихся между собой за власть на заключительном этапе гражданских войн. Наиболее последовательно и активно действовал в этом направлении Октавиан, стремившийся опереться не только на утопические мечты, но и на патриотические чувства жителей «Сатурновой земли» — Италии. Еще до окончательной победы над Антонием он сумел создать себе своеобразный имидж «божественного юноши», посланного самой судьбой для спасения Рима от гибели, для выведения римлян из мрачного века гражданских войн в светлый век мира и процветания. Когда же гражданские войны действительно были закончены, когда впервые за многие десятилетия был установлен относительно прочный внутренний и внешний мир, для многих утомленных войнами римлян показалось естественным признать наступление обещанного счастья, наступление «блаженнейшего века».

Официальная пропаганда не замедлила использовать мысль об «осуществлении мечтаний» в пользу нового политического режима, и лозунг наступления «золотого века» впоследствии еще не раз извлекался из идеологического арсенала Империи. В результате сложилась уникальная ситуация: все те утопические мечтания, которые явились венцом исканий предшествующего периода, были объявлены уже исполненными, конечная цель считалась достигнутой и «осчастливленным» подданным предлагалось теперь лишь радоваться наступившему счастью и почитать своих благодетелей — императоров.