Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны - Григорий Киселев Страница 55

– Есть, товарищ полковник, всё будет сделано в лучшем виде. Разместим лучше, чем у американцев…

Семён Яковлевич сидел в своём кабинете и работал с документами. Вдруг из коридора послышался голос санитарки:

– Едут, едут!

Главврач выглянул в окно и увидел, как во двор въезжают две оленьи упряжки, в которых лежали запакованные в меховые покрывала члены экипажа самолёта, потерпевшего аварию и их сопровождающие. Он накинул на себя полушубок и выскочил на улицу, где быстро организовал разгрузку и прибывших в больнице. Крючкова и Сорокина, поскольку им требовалось длительное лечение, разместили в одной палате, а бортрадиста в другой.

После приёма раненых главврач больницы и по совместительству хирург Семён Яковлевич Юрский с врачом-терапевтом – своей дочерью Соней – и фельдшером старшиной Куряковым осмотрели прибывших.

– Я думаю, что по результатам осмотра нужно проинформировать коменданта аэродрома, ведь ему нужно докладывать по команде? – заметил главврач, выходя из палаты, не то утверждая, не то спрашивая.

– Да, вы правы, – согласился Куряков. – А вот и он.

И действительно, во входную дверь вместе с клубами пара ввалился комендант аэродрома.

– Ну и замечательно. Здравствуйте, прошу ко мне, – радушно приветствуя гостя и пожимая ему руку, пригласил доктор.

Когда все разместились в маленьком кабинете главврача, Семён Яковлевич произнёс:

– Кофе не предлагаю за его отсутствием, а вот чайком угощу.

– Спасибо, доктор. Чай распивать некогда, комдив ждёт моего доклада, – остановил его комендант. – Давайте к делу.

– Ну, что ж, как прикажете. Я доложу своё мнение, если коллеги со мной в чём-то не согласятся, попрошу их высказаться. Итак, мы имеем одного здорового, но уставшего и психологически несколько взволнованного от пережитого молодого человека. Его здоровью ничего не угрожает. Предлагаю дать ему возможность в течение недели отдохнуть, отоспаться, войти в нормальный режим питания – и в бой. Надеюсь, коллеги согласны со мной?

Старшина Куряков кивнул головой, но Соня, склонившая было голову в знак поддержки отца, внезапно подняла руку, в которой держала карандаш.

– Я бы не стала определять чёткую границу выписки. Будем наблюдать, а выпишем после его полного восстановления.

– Здесь главное не перелечить, – заметил комендант. – Вы, товарищи, хоть и гражданские, но не забывайте, что идёт война, и каждый человек – это боевая единица, они нужны в строю.

– Не волнуйтесь, – заметил главврач, – я называл недельный срок как крайний, надеюсь, что мы в него уложимся.

– Ничего, ничего, лечите, сколько будет нужно, – успокоил комендант. – А как ситуация с ранеными?

– С ранеными не всё понятно. У Крючкова закрытый перелом голени, наложим гипс, думаю, месяц-другой – и станет на ноги. Летать будет. А вот с Сорокиным сейчас сказать ничего не могу. Ясно одно, мы имеем серьёзную травму лица, возможен перелом носа, а возможна и черепно-мозговая травма, снимем бинты, проведем осмотр и только после этого я смогу сделать какой-то прогноз о состоянии пострадавшего.

– А вы его ещё не осматривали? – удивился комендант.

– Мы сделали только первичный, внешний осмотр. Под повязку не лезли. Сейчас для него простая перевязка равносильна операции. Если судить по внешнему виду, его лицо – это сплошное кровавое месиво, к которому присохли бинты. Без подготовки мы их снимать не стали. Но, уверяю вас, завтра, в первой половине дня, я доложу полную картину.

– Хорошо, доктор, спасибо. Куряков обеспечит вам всё необходимое. Нуждаться вы ни в чём не будете. Если понадобятся медикаменты, которых нет у нас – закажем, привезут от союзников, они тоже чувствуют свою вину за эту аварию. Если появится вопрос, который не сможет решить наш «начмед», звоните мне.

Комендант поднялся, давая понять, что разговор окончен. Он простился и вышел, пригласив с собой Курякова, а оставшиеся врачи взялись за работу.

Для Семёна Яковлевича и Сони эта ночь оказалась очень напряженной. Командиру экипажа Крючкову наложили гипс. Хирург, готовя гипсовую повязку, заверил раненого, что всё для него обошлось благополучно, при таком ударе все могло быть гораздо серьёзнее. С Сорокиным дела обстояли значительно сложнее. Главврач оказался прав, на первую перевязку ушло около трёх часов. Штурман шёл на неё с радостью, предчувствуя то облегчение, которое придёт после снятия пропитанной кровью повязки, присохшей к ранам и превратившейся в твёрдый панцирь. Лицо под ним страшно чесалось, и каждое прикосновение приносило боль. Когда медсестра приступила к перевязке и попыталась снять бинты, боль острой иглой пронзила его мозг, Саша на мгновение потерял сознание. В это время в перевязочную вошла Соня.

– Софья Семёновна, он потерял сознание, я не смогу ему сделать перевязку, – молодая сестра растерялась, она смотрела на врача налившимися, влажными, светящимися над марлевой повязкой глазами.

– Ничего, Наташа, сейчас всё поправим, – Софья Семёновна подошла к раненому и, увидев, что он осознано смотрит на неё, улыбнулась. – Вот так, видишь? Он пришёл в себя…

Саша открыл глаза, перед ним всё медленно плыло. Но вот окружающие его предметы стали приобретать форму. Он увидел белый потолок, стены, какое-то медицинское оборудование, а вот и врач. И это был не просто врач, это была Соня, мысли о которой не раз приходили ему в голову после той памятной встречи. Соня была в белом халате, марлевая повязка болталась почемуто под подбородком, хотя должна была бы закрывать рот и нос, аккуратный докторский колпачок завершал её наряд. Она была необыкновенно красива, и Александр невольно залюбовался ею.

Уверенное поведение Сони, команды и распоряжения, выдаваемые ею, весь её вид, показывали, что она здесь главная, знает, что надо делать и что она обязательно его спасёт. «Вот он, мой ангел-спаситель, спустившийся с небес, – подумал он, внимательно разглядывая лицо Сони. – Теперь-то всё будет нормально». Какое-то незнакомое, тёплое чувство переполнило всё его существо. Его глаза, окружённые окровавленными бинтами, радостью засветились. Соня улыбнулась в ответ, поняв, что он узнал её.

– Не робей, Наташа, возьми тампон, пропитай его перекисью и очень аккуратно, не надавливая, наноси ее на бинты, они размякнут и тогда потихоньку мы их снимем.

Соня стояла и смотрела, как Наташа выполняет её команды. Перед её глазами всплыл образ этого красавчика-штурмана в серой каракулевой шапке и меховом реглане из-под которого выбивался щегольской белоснежный шарф. Именно таким сохранился в её памяти этот лётчик, который всего полгода назад был у них в гостях со знакомым отца – Петром Павловичем. Друзья почему-то называли его Пушкиным. Она вспомнила, что у него же имя, отчество, как у великого поэта. Жалко будет, если его лицо потеряет прежнюю привлекательность. Вдруг, с удивлением для себя, Соня почувствовала, что думает о нём совсем не как о пациенте и внезапно покраснела. Такое с ней происходило впервые. До сих пор личное у неё никогда не пересекалось со служебным.