Иосиф Грозный: историко-художественное исследование - Николай Никонов Страница 55

Замечу, что у того Цыгана, по слухам, была молодая и очень красивая жена, которая, как и положено балованным женщинам, после ряда поражений кумира бросила его. И, по тем же слухам, у старика Поддубного была самоотверженно любившая его девушка, едва ли не на пятьдесят лет моложе его. Может быть, женщины были основной ставкой в этой борьбе? И без женщины, пожалуй, не бывает ни борьбы, ни потерь, ни побед.

— Войны… бэз патэр… нэ бываэт, — так сказал один из борющихся. — И пабэды — тоже.

И только те способы защиты хороши, основательны, которые зависят от тебя самого и твоей доблести.

Когда меня спрашивают, что более всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: «Битва за Москву».

Об этой битве написаны и, быть может, еще напишут многие книги. Историки и политики, военные и журналисты, очевидцы и участники. На ней будут делать диссертации. О ней снимали и снимут еще новые фильмы. И все дружно, не исключая и главных героев этой трагедии или победы, — с какой стороны посмотреть, — будут лгать доверчивым читателям и зрителям про эту великую, великую, ВЕЛИЧАЙШУЮ битву и Победу…

Сталин не спал уже третью ночь, забываясь лишь обморочным забытьем прямо за столом, опуская голову на руки и тут же возвращаясь к бодрствованию, страдальчески хмурясь и пытаясь снова собраться с мыслями, чтобы решить эту задачу со многими неизвестными. Неспособному к математике задача показалась бы проста. Идет война, враг вторгся и наступает, необученная, небоеспособная армия не смогла оказать серьезного сопротивления… Люди не умеют воевать, даже пользоваться оружием! И разве такого же не было в еще более кратком варианте год назад во Франции, где стремительный и отнюдь не внезапный удар танковых клиньев обратил в панику и хаос бегства армию, считавшуюся куда более подготовленной и боеспособной, к тому же сидевшую за неприступной (так считали во всем мире!) «линией Мажино». Ах, эти крепости, линии, китайские стены, когда и где они не были прорваны, взяты, разрушены! Кто отсиделся за ними?

Историки-обвинители (а историк-летописец не может быть обвинителем, тем паче прокурором) во всех сочинениях о Сталине строем упрекают его в том, что-де разоружил оборонительный пояс на старых границах, а новых не успели построить. Не вооружили… Да. Не успели. И не хотели успевать. Потому что Сталин справедливо считал оборонительную концепцию войны заранее проигрышной, а значит, и строительство укреплений («линия Сталина», «линия Молотова») пустой тратой сил и средств. Итак, к обороне армия не готовилась. Но эта же армия оказалась неспособной к наступлению.

Вал войны катился к Москве. И все это напоминало приближающуюся грозу. Вот представилось: в ясный, погожий день вдруг возникает на дальнем окоеме темная, влажная синева и начинает нарастать, увеличиваться, застилая горизонты, и, уже ничем не остановимо, морочает небо, сполохи молний подергивают его, а гром доносит сперва невнятно и слабо, и думается: может, это еще не гроза и, глядишь, уйдет в сторону, развеется, обнесет. Но все сильнее и явственнее становится та синева и ощутимо ближе… И молнии уже посверкивают бело… И серым холодом, колючим ветром подуло вдруг, понесло, хватило в лицо… И ясно — не остановишь. Гроза… Вот она! Близко! И небо мрачней. И молнии убийственно скалятся над напуганной землей. Не остановишь. И одно хочется: спрятаться, скрыться, бежать. Или уж быть-остаться под ливнем, подставить грудь и голову молниям. Авось, пронесет? Одно останется.

Так и было. Но страшнее тем, что война — не гроза, война ужаснее, беспощаднее и безысходнее… И ее громы и молнии грозят всем. Так и было… Как сметенные с карты, исчезали дивизии, корпуса, армии! С танками, пушками, самолетами! Ломались «укрепрайоны», точно в бездну, проваливались резервы, посланные латать фронт. Уходили эшелоны с армиями, а спустя неделю оказывались уже взятыми в кольцо, пленными или разбитыми, рассеянными по украинскому подстепью и в белорусских пущах, гиблых болотных местах. Генералы стрелялись, зная о судьбе Павлова, Григорьева, Климовских, Рычагова, другие скрывались без вести, третьи — сдавались, а брошенных солдат наугад к востоку вели сержанты и лейтенанты, сами не ведающие толком, куда пробиваться: к партизанам? А где они? В отшельники? Попробуй скройся, проживи без хлеба, без довольствия, без крыши… К своим? Где за «трусость» вполне мог ждать ясно оформленный приказ: хлопок из винтовки — расстрел! Кидались к деревням, но никто их не ждал там: затворяли двери, грозили. Обходили неприветливые хутора, натыкались на засады, серые утюги-броневики, автоматный огонь боевых охранений, на танки, которых боялись пуще всего. Как справишься голыми руками, да и с винтовкой хоть бы, — его и граната не остановит. Танк! А еще страшнее эти внезапные, воющие с неба пикировщики и «мессеры», долбящий по дорогам огненный свинцовый дождь.

Не приведи господи попасть в чистом поле под их обстрел… И везде, где мнилось-ждалось хоть какое-то освобождение, участие, слышалась глумливая, как лай, чужая эта речь, словно пугающая: гал-гал-гал… Одного этого собачьего языка достаточно, чтоб руки тряслись от ненависти к серо-зеленой, бодрой, горланящей орде, заполнившей искони спокойные, опрокинутые под просторное небо русские земли…

Колос… Ветер… Несжатое поле. Деревенька серая, избы под соломой. Перелесок… Овраг… Дуб ни то где, по скраю. Проселок, как пересохлые женские губы… Облако… Битая колокольня без креста… Антихристов след… И — дым, грохот, вой, мчащие эти машины, облепленные лягушачьей солдатней. Иногда чужой донельзя, по нервам, озадачивающий звук аккордеона и чужой тоже, германский, губной гармошки… Да убитая, растелешенная девка в изорванных, стянутых до колен штанах. Овсяной волос по испоганенной, поруганной земле…

Вот они, картины — и вовсе не из той, тошнобравой кинохроники, «фронтовых» киносборников, что крутили доверчивым в дальних городах, да и в самой, еще не ждавшей нашествия Москве.

АВГУСТ СОРОК ПЕРВОГО… И СЕНТЯБРЬ ЕГО… Самые горькие месяцы войны… А дни стояли теплые, страдные. В тот год дался урожай. И нивы ждали… Когда б не война…

Что можно сделать, если великая и непобедимая Красная Армия была разгромлена, прекратила фактически свое первичное существование? И кто мог это предвидеть? Всерьез предсказать? Не верилось и Сталину. Но, может быть, яснее кого бы то ни было он понимал: нужно стремительно создать, родить, поднять, вооружить НОВУЮ боеспособную армию. Дать ей новых командиров, вместо всех этих «героев Гражданской войны», динозавров, коль можно так выразиться в романе, опешенно взиравших на непонятное им новое военное время. Все эти герои клинка, малограмотные мужики в военном деле, тупые, чванные «командармы», кому бы не армиями командовать, а мясо пластать по мясным лавкам, оказались ни к чему не годными в грянувшей самолетно-танковой, автоматной войне.

Историки-талмудисты и по сей день талмудят: вот был бы Тухачевский (предупреждал, что с немцами будет война, но об этом, простите, маленькие дети знали), был бы де Блюхер, а еще — Егоров, Якир, Уборевич, гениальный Гамарник и все другие расстрелянные в конце тридцатых — сразу бы была победа… Но старательно не помнят, что Тухачевского разбили даже поляки и бежал он от них вплоть до Киева, а Блюхера, опозорившегося на Хасане, уже в Монголии спасал от позора Жуков. Вывод напрашивается один: и уцелевшие, не расстрелянные герои (хоть тот же Ворошилов, тот же Буденный) ничего не смогли сделать — новая война была не по зубам этим героям воевать против собственного народа, мастерам расстреливать русских крестьян и «басмачей», загонять в лагеря и ссылки безоружных и перепуганных. Здесь-то они и стали героями-«орденоносцами». Стыд-то какой великий, братия: ОРДЕН ЗА ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ! Оговорюсь кстати, некстати ли: кто знает, что Сталин, награжденный Антихристом орденом Красного Знамени за эту войну, не явился на вручение награды? А Троцкий — получил.