Ощепков - Александр Куланов Страница 55

За год до переезда Ощепкова в Новосибирск, в марте 1926 года, там открылось японское консульство, в составе которого, конечно, в столицу Сибири прибыли и японские разведчики, что должны были понимать и в местном отделе ОГПУ, и в штабе округа, располагавшемся неподалеку от консульства. Тем не менее… По сведениям Владимира Лоты, 24 апреля 1927 года Василий Ощепков после девяти часов вечера, закончив тренировку, зашел с учениками в ресторан новосибирского Делового клуба — очевидно, одного из немногих приличных мест в городе, чтобы отдохнуть и перекусить [259]. Ученики — чекист Зацаринный (никаких данных на этого человека пока найти не удалось) и два военных разведчика, очевидно, были в военной форме. Возможно, в ней был и Ощепков. По стечению обстоятельств, в это же самое время японский консул (в 1927 году в Новосибирске работал Огата Сэйсики, но еще сдавал дела его предшественник Симада Сигэру, так что в данном случае непонятно, о ком именно идет речь) [260] тоже заглянул в этот же ресторан в компании с тремя соотечественниками и увидел Зацаринного, которого, по неизвестной нам причине, знал как сотрудника ОГПУ.

Пока японцы ожидали заказа, один из них (неизвестно точно, кто именно, но Лота называет его «переводчиком консульства») подошел к столику, за которым расположились советские разведчики, и поздоровался с Ощепковым, которого назвал «Васири-сан» — как нашего героя называли в Японии еще со времен учебы в семинарии. Василий Сергеевич, в свою очередь, узнал в подошедшем своего бывшего ученика из владивостокского кружка дзюдо, служившего в 1918 году приказчиком в японском магазине. Они разговорились как старые знакомые, и японец вкратце поведал Ощепкову о перипетиях своей судьбы (вернулся в 1922 году домой, устроился на работу в МИД, приехал в Новосибирск, работает переводчиком) [261]. Василий Сергеевич не поверил его рассказу, решив, что японец работает на свою разведку, о чем на следующее утро доложил, как положено, рапортом Заколодкину.

Считается, что именно эта встреча закрыла перед Ощепковым перспективы дальнейшего использования его в качестве агента, хотя есть мнение и о том, что вся история от начала и до конца выдумка по причине того, что изложивший ее автор не дает никаких ссылок на первоисточник (но у Лоты почти все ссылки, скажем так, «законспирированы» лучше, чем был законспирирован сам Ощепков). Кроме того, об инциденте в Деловом клубе и рапорте Заколодкину ничего не написал Лукашев, однако ему показали хоть и многие, но не все документы из личного дела разведчика Ощепкова. Третий довод заключается в том, что в эти же дни Василий Сергеевич опубликовал в окружной газете статью о «дзюу-дзюцу» под собственной фамилией, а значит, к тому времени он уже не был разведчиком, оказался расконспирирован — иначе ему не разрешили бы печататься в ведомственной газете под настоящим именем [262]. Но представления сегодняшнего читателя о высоком уровне конспирации в 1920—1930-х годах вообще чрезвычайно сильно завышены — это можно заметить и по работе Ощепкова на Сахалине и в Японии, а можно вспомнить и случай с Зорге, когда статью, отправленную им в Берлин, напечатала газета «Известия» под его настоящей фамилией [263], или эпизод с публикацией в августе 1924 года группового фото военных разведчиков — выпускников Военной академии РККА в журнале «Огонек» [264]. Даже если Ощепков, о котором японцы знали, что он уже много лет преподает дзюдо, искусство самообороны, был застигнут ими в компании с Зацаринным, это вряд ли могло настолько повредить его карьере, чтобы сразу ее прекратить. А вот если вся компания была в военной форме, это автоматически ставило Василия Сергеевича в один ряд с Зацаринным и другими (хотя курировавший японское направление советской контрразведки в Москве знакомый Василия Сергеевича Роман Ким вообще приходил на встречи с японцами в форме офицера ОГПУ — НКВД, чем внушал им особое уважение к своей персоне — те, плохо разбиравшиеся в знаках отличия, считали его генералом) [265]. Кроме того, Алексей Горбылев в связи с этим замечает, что группа спортсменов-единоборцев была сформирована Ощепковым в Новосибирске только в августе — сентябре, но и здесь никто не может гарантировать, что Василий Сергеевич не обучал приемам самообороны своих коллег в «приватном порядке» с самого своего появления в Новосибирске. Что же касается дороговизны ресторана в Деловом клубе (еще один довод против реальности этой истории), то, во-первых, мы не знаем, насколько он был дорогой, а во-вторых, скоро увидим, что для нашего героя это не могло быть препятствием. Так или иначе, руководство разведотдела приняло как факт неподтвержденное предположение о том, что Ощепков расшифрован японской разведкой, но мысли о его переориентации на другие страны не допускало, с этого дня рассматривая его уже только как переводчика. Правда, надо сказать, как переводчика, чья компетенция выдавалась далеко за рамки должностных обязанностей.

28 мая, то есть через месяц после досадного, но излишне раздутого инцидента в ресторане новосибирского Делового клуба, Заколодкин сообщал в Москву главе Разведупра Штаба РККА Яну Берзину: «…Товарищ Ощепков при поступлении на работу в отдел был для нас ценен только как переводчик, знающий японский язык. В настоящее время он изучил японскую военную терминологию и является для нас уже ценным не только как переводчик, но и как высоко квалифицированный специалист, потеря которого была бы нежелательная для нашей работы…» [266] Столь странное и внезапное изменение отношения к раскритикованному совсем недавно резиденту в сообщении шефу всей советской военной разведки наводит на мысль, что Ощепкова кто-то куда-то пытался затребовать, забрать. Кто и куда — неизвестно, но, может быть, самое точное предположение будет такое: Василий Сергеевич сам, как говорится, «навострил лыжи», изо всех сил стремился расстаться с работой, которую не любил, не находил в ней интереса, которая была мелка для него. Похоже, что характер у разведчика-дзюдоиста был непростой. Интеллигентный, прекрасно воспитанный, он не мог мириться с бюрократизмом, бестолковостью и безграмотностью, которые в 1920-х годах до краев наполнили советскую действительность. Возможно, что в такие минуты он становился излишне эмоционален, резок, склонен к не до конца продуманным, импульсивным поступкам. Если это так, то тогда понятно, что имел в виду Бурлаков, когда писал в характеристике, что Ощепков «к систематической работе непригоден и небрежен»). Ощепков органически не мог служить кабинетным переводчиком, ему это было скучно, неинтересно. Работа письменным переводчиком вообще подходит далеко не всякому, кто знает иностранный язык, точно так же как не всякий умеющий стрелять может стать снайпером — для этого надо быть хотя бы немного флегматиком, обладать натурой усидчивой, быть человеком, способным, не нервничая и не теряя концентрации, часами заниматься одним и тем же делом без видимого результата. Не случайно профессиональные японоведы говорят, что японский язык учится не головой, а пятой точкой. Японский язык Ощепков выучил — некуда было деваться, и экзамен в Кодокан выдержал, но потом он всегда стремился к активной, деятельной, даже социально активной жизни. Нравилась ему и деятельность тренера, преподавателя, спортивного наставника и просветителя. В разведке Василий Сергеевич постоянно рисковал и преодолевал риск, часто и, возможно, не без удовольствия оставаясь в положении «сам себе хозяин», самостоятельно строя стратегию и тактику своей жизни, своего поведения. Теперь же перед ним вместо японской полиции, жандармерии, военных оказался другой враг: словари, книги, канцелярские столы, конторская жизнь — быт, тоска и скука. Победить такого врага было куда тяжелее. Подобно одному из героев известного фильма Ощепкову в какой-то момент оставалось только воскликнуть: «Вот она — моя бумажная могила! Зарыли?! Закопали?! Славного бойца-кавалериста…», с той только разницей, что бойцом Василий Сергеевич числился не кавалерии, а разведки, отчего ему, понятно, было не легче. Не случайно, годом позже, окончательно раздавленный несложившейся карьерой и трагедией в личной жизни, он напишет товарищу в Москву о том, что «израсходовал без толку добрую половину своих молодых лет…» [267]. Это при том, что отношение к нему начальства постепенно стало меняться, быт налаживался, да и успехов в дзюдо, как мы скоро увидим, он добился немалых.