Владимир Мономах - Василий Седугин Страница 56

Прибыла она в Киев в середине апреля и не узнала родного города. Улицы были запружены вооруженными людьми. С топорами, косами, вилами, палками и камнями бегали разъяренные толпы и кричали что-то страшное, непонятное. Кое-как сумела пробраться до дома, где испуганные отец и мать, волнуясь и перебивая друг друга, рассказали ей о последних событиях в столице. 16 апреля в Вышгороде скончался великий князь Святополк. Ничто не предвещало его столь быстрой кончины. Накануне отстоял он пасхальную полунощницу и раннюю заутреню, потом сидел за праздничным столом. Был он светел и весел. Но вскоре после трапезы занемог и умер. Прах его на ладье привезли в Киев. И плакали по нему бояре и дружина его. Отпев над ним полагающиеся молитвы, похоронили в церкви Святого Михаила, которую он сам построил. Жена его, княгиня, щедро разделила богатства по монастырям, и попам, и убогим, так что дивились люди, ибо такой щедрой милостыни никто не сотворял.

Все шло так, как обычно бывает после смерти великого князя. Как вдруг случилось непредвиденное. Согласно старинному обычаю – лествице – киевский престол должен был занять кто-то из Святославичей – Олег или Давыд. Воевода Путята уже послал к ним гонцов, приглашая приехать в столицу.

Об этом узнали жители Киева. Только что, года два назад, полностью сгорел пригород – Подол. Тогда в поджоге его народ дружно обвинил ростовщиков-евреев, которым, дескать, выгодно было пустить по ветру накопленные богатства ремесленников и торговцев, живших на Подоле, чтобы они обратились к ним за займами: так можно было в короткий срок нажиться! Ненависть в народе накопилась такая, что достаточно было одной искры, чтобы Подол взорвался. Такой искрой оказалось приглашение на престол Святославичей. Народ кричал, что и Путята, и Святославичи держат сторону ростовщиков и если на престол заступит или Давыд, или Олег, то вконец разорят киевлян. 17 апреля толпы разъяренных жителей выплеснулись на улицы. Именно в это время прибыла Белослава в столицу и стала свидетелем разгула стихии народных масс. Отец ее, восьмидесятилетний старец, но еще крепкий, с палкой в руке обходил частокол, ограждавший терем и подсобные строения, и расставлял вооруженных людей. С цепей были спущены сторожевые псы, они отчаянно лаяли и бросались на ограду. Боярин говорил:

– Коли сунется чернь, рубите головы безо всякой пощады!

Через некоторое время к терему подошла толпа, в ворота стали бить чем-то тяжелым, наверно, бревном. Они задрожали и вот-вот должны были рухнуть. Тогда, поддерживаемый слугами, над частоколом поднялся боярин, хрипловатым старческим голосом начал выкрикивать:

– К кому вы рветесь, подлецы и разбойники! Или я кровь не проливал вместе с Мономахом в половецких степях? Или не стоял я грудью на Нежатином Поле против безбожного Олега Святославича? Разве когда-нибудь я ростовщиков поддерживал? Вы что, с ума посходили все?

Речь старца привела в чувство толпу. Сначала наступило молчание, потом раздались голоса:

– И правда, не к тому терему подошли…

– Не замечен боярин в шашнях с ростовщиками…

– Пойдем к дому Путяты!

Толпа кинулась на Старокиевскую гору, разгромила терем ненавистного Путяты и многих других знатных людей. Дотла сжигались дома ростовщиков. Большая часть из них спряталась в синагоге и огородилась, приготовившись к осаде. Писал летописец: «Киевляне разграбили двор Путяты, тысяцкого, пошли на евреев, разграбили их».

Бунт многотысячной толпы грозил разорением всех богатых семей и гибелью страны, потому что рядом затаились половцы; им достаточно было любого удобного случая, чтобы огненным валом пройтись по Русской земле. Только один человек мог остановить рассвирепевшую толпу и преградить путь степным разбойникам. Им был Владимир Мономах. И тогда послали к нему гонцов и стали звать:

– Пойди, князь, на стол отчий и дедов.

Мономах колебался. Если откликнуться немедленно на призыв киевлян, то можно было вызвать ярость Святославичей, собиравшихся занять великокняжеский престол. А у Святославичей были огромные вооруженные силы, которые они могли двинуть на Киев. Это сулило новые распри, новую войну, новые нашествия иноплеменников… И Владимир отказался.

Однако мятеж в Киеве продолжал разрастаться. На другой день восставший народ вновь осадил боярские и купеческие дома, пытался приступом взять синагогу, окружил великокняжеский дворец, выкрикивая угрозы в адрес правителей. Дружина заперлась за крепкими стенами, не решаясь вступить в схватку с огромной толпой.

Разгулявшаяся вольница бросилась в сторону Печерского и Выдубицкого монастырей, грозясь расправиться с монахами, некоторые из них были замешаны в ростовщических махинациях. В мятеж вовлекались все новые и новые сотни людей, пробудились окрестные слободы, поднялись против своих господ смерды, закупы, рядовичи. Холопы вышли из повиновения своим хозяевам, должники отказывались платить и долг, и резу, расправляясь с самыми ненавистными заимодавцами. Грозный призрак народной расправы со всеми богатыми людьми вставал над Русской землей.

К вечеру этого дня в Софийском соборе митрополит Никифор собрал киевскую верхушку. Приспешники рода Святославичей вынуждены были отказаться от Давыда и Олега и согласились звать на престол Владимира Мономаха. Согласие правящих кругов столицы было достигнуто. Тогда митрополит вышел к народу, сообщил о решении пригласить на престол переяславского князя и пообещал, что он рассудит всех судом праведным и воздаст за обиды по заслугам. Толпа ответила:

– Хотим Мономаха!

Гонцы повезли Владимиру короткое и грозное письмо от больших людей Киева, которое сохранилось в летописи: «Пойди, князь, в Киев; если же не пойдешь, то знай, что много зла произойдет, это не только Путятин двор или сотских и евреев пограбят, а еще нападут на невестку твою (на вдову Святополка), и на бояр, и на монастыри, и будешь ты ответ держать, князь, если разграбят монастыри».

20 апреля 1113 года Владимир Мономах подъехал к Киеву. Ему навстречу вышли митрополит, епископы, бояре и огромные толпы людей, которые хорошо знали переяславского князя как защитника родной земли от иноземных завоевателей и набегов половецких ханов, как противника княжеских усобиц, много сделавшего для успокоения отечества. Когда князь с дружиной проехал по улицам Киева, бунт окончательно стих. Мономах поселился в великокняжеском дворце, к нему переехала Белослава.

По прошествии нескольких дней с княжеского крыльца, на площади близ Софийского собора, на Подоле и на торге, в селах и слободах глашатаи прокричали народу новый «Устав Владимира Всеволодовича». Отныне резы были ограничены, нельзя было брать более пятидесяти процентов годовых. Если кто-то дважды заплатил по процентам, то ему оставалось отдать только сам долг, а если вернул проценты три раза, то долг прощался. Теперь мздоимцам невозможно было кабалить людей, как это было прежде, они уже не могли разорять их и волочить на площадь, где прилюдно избивали плетьми. С несправедливыми резами, тяжким бременем лежавшими на народе, было покончено раз и навсегда.

Вскоре «Устав» был дополнен, было улучшено положение закупов, рядовичей, смердов и холопов. Теперь и закуп, если он дважды заплатил господину резу за взятый долг, уже не должен был третий раз отрабатывать на господской земле. Получили послабления и другие сельские жители. После этого утишилась Русская земля.