Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский Страница 56

— Меня зовут Марией. Зачем называешь меня по прозвищу?

— Все так тебя называют, — невинно стрельнула глазами рыжеволосая.

— Повторяю, Марфа, Марией меня зовут. И все меня так называют, пока мы не приходим в Иерусалим. А тут сразу начинают называть Магдалиной. Видимо, чтобы не путать с твоей сестрицей…

Слово «сестрицей» Магдалина произнесла едва ли не с яростью.

Наступило молчание. Потом Марфа сказала:

— Прости меня, Мария. Я не знала…

— Он, между прочим, ни разу не назвал меня Магдалиной, ни здесь, ни где бы то ни было! — с гордостью объявила Мария из Магдалы.

— Прости… Я не знала, что тебе это неприятно, — сказала Марфа.

— Мне всё равно, — мрачно усмехнулась черноволосая, снова взялась за губку и вдруг сказала: — Иуда любит медовые лепешки в масле.

— Да что ты говоришь?! — изумленно воскликнула Марфа и тут же достала из корзины две медовые лепешки. — А где обычно сидит Иуда?

— Вечером, когда возлежат, у всех есть свое место. За завтраком — не так строго, и порядок иногда нарушается. Но Иуда всегда старается лечь или сесть на последнее место. С левой стороны. Если это место раньше Него не займет Андрей. И тогда Иуда располагается справа.

— Мария, ты положи эти лепешки на то место, которое сейчас протираешь. Но только дождись, чтобы стол высох. А то хлебцы намокнут, — попросила рыжеволосая и, подхватив пустые хлебные корзины, поспешила к дому — вернее, к левому одноэтажному строению, в котором, судя по всему, размещались хозяева и была кухня.

Как только она отошла, Магдалина, обмакнув губку и отжав ее от воды, направилась к тому месту, на котором только что стояли корзины, и несколько раз снова старательно протерла столешницу.

А Марфа, остановившись на пороге дома и обернувшись, насмешливо посмотрела на нее, покачала головой и скрылась в дверном проеме.

Но в следующее мгновение она вновь появилась во дворе, неся в руках два деревянных блюда: одно — широкое и большое, другое — поменьше. На большом блюде вперемежку лежали сушеные смоквы и финики, на блюде поменьше — баккуроты. Оба блюда Марфа поставила в центр стола и сказала:

— Баккуроты вчера Лазарь нарвал. Вкусные — прелесть!

Магдалина тут же взяла один баккурот в руки, повертела, понюхала, потом аккуратно положила обратно, а блюдо переставила с центра стола на тот торец, возле которого стоял стул с высокой спинкой.

Глаза у Марфы прищурились и заблестели, губы еще больше припухли.

— А как тебе Иуда? Давно хотела тебя спросить, — вдруг сказала Марфа.

— Что значит «как мне Иуда»? — спросила Магдалина, оглаживая спинку единственного стула.

— Ну, как ты к нему относишься? — уточнила Марфа.

— А как я должна к нему относиться? — спросила Магдалина, медленно поднимая на Марфу черный, глубокий и тяжелый теперь взгляд. Обычного человека такой взгляд наверняка бы смутил и заставил потупиться. Но Марфа обычной женщиной не была.

— Иуда красив, — не без вызова объявила Марфа.

— Ну и что из этого? — спросила Магдалина.

— Он красивее всех других первых учеников. Мне кажется, он даже красивее Иисуса.

На короткое время между двумя парами женских глаз возник как бы поединок: зеленые глаза угрожающе сверкали и напористо светились, а черный взгляд сначала словно отступил и поддался, а потом окружил взгляд зеленый, стал отбирать у него лучики и гасить блестки, опустошая его и точно засасывая. И когда ничего уже от вызова и насмешки в глазах Марфы не осталось, Магдалина ответила уверенно и грустно:

— Красивее Него никого нет, не было и быть не может! Смазливее — пожалуй.

Опустошенный свой взгляд Марфа отвела в сторону и обиженно заявила:

— Иуда к тебе неравнодушен. Мне кажется, он тебя любит.

— Иуда не может меня любить, — печально усмехнулась Магдалина.

— Это почему же? — оживилась Марфа, и тотчас на щеках ее запрыгали розоватые веснушки.

— Хотя бы потому, что ему нравится твоя сестрица, Мария.

— Кроме тебя, Мария всем нравится.

Марфа замолчала, словно выжидая, пока Магдалина ответит на это как бы случайно выскочившее «кроме тебя».

Но Магдалина молчала. И потому Марфа добавила:

— На тебя Иуда смотрит совсем по-другому.

— Да, по-другому, — кивнула Магдалина. — Потому что он меня боится.

— Боится?! — искренне удивилась Марфа. — С какой стати?

— Потому что я вижу его насквозь, — сказала Магдалина.

В глазах Марфы удивление быстро сменилось любопытством, и это любопытство так ярко и жарко загорелось, что белые перламутровые щечки порозовели.

— Что? Что?! Что?!! — воскликнула рыжеволосая женщина. — Что ты там видишь в Иуде, когда видишь его насквозь?!

Магдалина глянула на нее исподлобья, словно прикидывая, сказать правду или уйти от ответа. И решила сказать правду:

— Я вижу, что больше всего на свете он любит самого себя.

Марфа прищурилась и возразила:

— А ты видела мужчин, которые бы себя не любили?

— Видела, — тревожно улыбнулась ей Магдалина.

Марфа пожала плечами, отошла от стола и направилась к дому. Но с полдороги вернулась обратно и объявила, уперев руки в боки, смеясь глазами, а пухлыми губками дуясь и сердясь:

— Ничего ты не видишь в Иуде! Не видишь, что он образованный человек, с которым очень интересно бывает разговаривать. Но это не главное. Главное знаешь что?

— Не знаю, — задумчиво ответила черноволосая Мария, пристально глядя на подругу.

— Главное — он удивительно нежен. Он нежен и ласков с женщинами. В мужчине это редко встретишь… Тебе, что ли, мне объяснять?

Никаких особых изменений не произошло в Магдалине. Разве слегка дернулся левый глаз и обычно прямая спина чуточку сгорбилась. Но Марфа не обратила внимания и продолжала:

— Когда Симон меня иногда обнимает… А мы с ним уважаем это дело… Так вот, иногда, вроде бы в самый неподходящий момент, я вдруг, представляю себе, как бы меня ласкал и радовал Иуда… Он наверняка не такой умелец и мастер, как Симон. Они, люди ученые, говорят, слишком умны для постели, вся сила у них в разговоры уходит… Понимаешь, Мария, иногда очень ласки и нежности хочется! Пусть не силен, пусть неловок. Я опытная женщина, быстро его научу и силу в нем разбужу. Но ласка — от Бога, и если ее нет в мужчине…

— Грех это, Марфа, — задумчиво прервала подругу Магдалина.

— Так ведь я мысленно! — с радостным бесстыдством воскликнула рыжеволосая хозяйка. — Мужу своему я ни с кем не изменяла! Даже когда он болел и не жил с нами!

— Это еще больший грех, когда мысленно, — твердо объявила Мария. — И Он однажды сказал нам, что когда прелюбодействуешь в душе…