Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов Страница 56

Во второй половине дня гости идут в свой штаб на обед. Возвратившись, они прощаются с ксендзом – и только теперь представляются ему по фамилиям. Феликс подходит к нему и спрашивает теплым, дружеским тоном: «А что обо мне пишут варшавские газеты?». Ксендз вспоминает: «Я ответил откровенно, что называют его палачом России». «Я что, похож на Торквемаду из средневековья?» – смеется Дзержинский и под конец беседы признается, уже с ноткой горечи: «Мама хотела, чтобы я стал ксендзом, а сегодня меня называют антихристом».

Члены Польревкома – люди интеллигентные, спор с ксендзом они ведут с уважением к оппоненту, но на следующий день, 16 августа, из-за внезапного изменения обстановки на фронте они покидают Вышков, забирая с собой идеалы и личную культуру. Приходской священник комментирует:

Я видел, что лица их были серьезные, и со мной они дискутировали абсолютно свободно, не признаваясь, что едут в Варшаву. Мне было жаль, что такие интеллигентные люди увеличивают число предателей Родины, может как фанатики большевистского безумия. Я вздохнул с облегчением, когда их авто покатило в сторону Белостока418.

Они уехали, но на их месте осталась жестокая действительность – недавно созданная местная чрезвычайка и ее приказ ксендзу: «о небе говори, а о политике не смей, иначе пуля в лоб!». Были и конкретные действия: в деревушке Рыбенек Лесьны ЧК убивает семерых мужчин «чрезвычайно варварским способом». Ксендза Мечковского чекисты тоже заносят в список лиц, подлежащих ликвидации. Он уцелел, укрывшись до отхода большевиков. В доме после ночной беседы остались только куски сахара.

В то время, когда Дзержинский, как член Польревкома, находится в Вышкове, большая часть его родственников живет в Варшаве: брат Игнатий с женой и двумя детьми, Казимир с женой, а также дети и внуки Юстина, уехавшие из Бердичева перед самым киевским походом Пилсудского. Ждали ли они того, чтобы Феликс советскими штыками освободил их от оков независимой Польши? Сомневаюсь. Особенно если вспомнить, как в то время к брату относилась Альдона.

17 августа 1920 года Феликс пишет Софье, что вернулся в Белосток, хотя рассчитывал уже на следующий день быть в Варшаве. Не получилось, так как 15 августа две резервные дивизии поляков перешли в наступление и отбили Радзимин. Это был перелом в варшавском сражении – с этого момента чаша весов склонилась на сторону войск Пилсудского. Но тогда Феликс еще не знает эпилога войны. Он считает это временным отступлением и признается жене во внутренних дилеммах. «Странные чувства рождаются во мне при приближении к Варшаве – как будто мне не хочется туда ехать, но скорее это опасение, что Варшава сейчас уже не та, какой она была раньше, и что, быть может, встретит нас не так, как мы бы желали». Правда, свои опасения он объясняет сомнениями идеологического плана: «Наша Варшава, терроризованная и сдавленная, молчит» – семью и близких знакомых он, наверное, тоже имеет в виду. В письмо он вкладывает веточку вереска из подваршавского леса, которую Софья будет хранить долгие годы.

Через шесть дней Феликс уже в Минске.

Опасение, что нас может постигнуть катастрофа, давно уже гнездилось в моей голове, но военные вопросы не были моим делом, и было ясно, что политическое положение требовало риска, – пишет он в следующем письме Софье. – Мы делали свое дело и… узнали о всем объеме поражения лишь тогда, когда белые были в 30 верстах от нас, не с запада, а уже с юга. Надо было сохранить полное хладнокровие, чтобы без паники одних эвакуировать, других организовать для отпора и обеспечения отступления. Кажется, ни одного из белостокских работников мы не потеряли.

О поведении красноармейцев Феликс сообщает жене: «В общем не было грабежей, солдаты понимали, что они воюют только с панами и шляхтой и что они пришли сюда не для завоевания Польши, а для ее освобождения»419. Это доказывает – в лучшем случае – что Дзержинский был плохо ориентирован или не хотел беспокоить жену, которая ведь тоже тосковала по родине. Грабежи и насилие были страшные. Несмотря на предостережения и угрозы командиров, большевистские солдаты всех поляков считали панами и шляхтой.

С 21 сентября начинаются польско-большевистские мирные переговоры в Риге. Ленин сильно раздосадован и разочарован результатом войны. Несмотря на то, что «национальный вопрос» он прорабатывал много лет, ему не пришло в голову, что на вступление Красной Армии на польскую землю другая сторона будет реагировать точно так же, как русские отреагировали на вступление Пилсудского в Киев – взрывом национальной солидарности. Он отчаялся бы еще больше, если бы кто-нибудь дал ему понять, что поражение в войне с Польшей означает поражение в войне за Соединенные Штаты Мира.

Дзержинский, наверное, тоже был разочарован – не сбылись его ожидания интернационалиста и… патриота. Да, патриота, потому что он был польским патриотом, но очень специфичным, и его родственники не могли его ни понять, ни принять. И хотя как коммунист он, наверное, был разочарован, кто знает, не вздохнул ли в нем одновременно с облегчением поляк. Несмотря на горячие уверения, он не мог не чувствовать и не переживать неприязнь соотечественников и семьи. Ведь он писал Софье, что вероятность катастрофы давно уже гнездилось в его голове. А чувство разочарования… Феликс Кон вспоминал, что на проигранную войну Дзержинский отвечал поговоркой: «Отложить – не значит отменить»420. К сожалению, он был прав.

20 августа 1920 года в Вышков вошли войска генерала Юзефа Галлера. Через три дня состоялось заседание Военно-полевого суда Армии, который объявил членов Польревкома предателями Родины и заочно приговорил их к смерти421.

А что бы было, если бы войну 1920 года выиграли большевики? Польский шеф советской службы безопасности наверняка был бы назначен на высший на своей родине пост – председателя Совета народных комиссаров Польской Советской Социалистической Республики. Возможно, эта должность была бы временной – пока не стабилизируется обстановка. А она не стабилизировалась бы быстро. Поляки наверняка оказали бы новому строю ожесточенное сопротивление, и Дзержинскому пришлось бы ввести на родине красный террор. Это не подлежит сомнению. Сбылся бы его сон о красной Варшаве – красной от крови.

Но Феликс не стал палачом Польши. В сентябре 1920 года он вернулся в Москву и вновь с головой окунулся в водоворот дел. Переутомленный, к концу месяца он начинает харкать кровью. Узнав об этом, Ленин звонит секретарю ЦК Елене Стасовой и поручает ей, «чтобы ЦК принял постановление, обязывающее Дзержинского поехать в отпуск на две недели в лучший из подмосковных совхозов, расположенный в наро-фоминском районе»422. Феликс подчиняется решению ЦК.

Он едет с семьей в совхоз Любаново. Отрезанный в провинции от текущих политических событий, он, наконец, отдыхает и проводит немного времени с сыном. Они ходят на охоту. Ясик вспоминал, что отец подстрелил в лесу ястреба. Птица повисла высоко на ветках дерева, Феликс влез на него, снял ястреба, а потом – к великой радости мальчика – собственноручно набил чучело.

«Политика должна быть первичной по отношению к экономике, – писал Ленин. – Утверждать иначе – значит забыть азбуку марксизма», – добавлял он, чтобы не было сомнений. Только его учитель Маркс считал как раз наоборот: он делал ставку на экономику и вытекающие из нее классовые отношения, все же остальное, включая политику и культуру, было для него только надстройкой.