Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева Страница 56

За два года до смерти Елизаветы другой художник, предположительно Роберт Пик, изобразил королеву следующей в триумфальной процессии в окружении кавалеров ордена Подвязки, джентльменов-пенсионеров и придворных дам. Она восседает на повозке-колеснице под балдахином, на ней роскошное платье в бело-красной гамме, которой она отдавала предпочтение в последние годы своей жизни. Вся сцена своей торжественностью вызывает ассоциации с триумфами римских императоров. Елизавета — повелительница, богиня. Такой, и только такой, должны были видеть ее подданные.

Последующие события, печальные и курьезные, показывают, с каким вниманием королева относилась к формированию своего имиджа. В 90-х годах выросло молодое поколение художников, лучшими из которых были Исаак Оливер и Маркус Гирердс-младший. Оливер учился у Хиллиарда и превзошел учителя. Его творчество представляло собой «новую волну» в английской живописи. Он был более реалистичен, чем Хиллиард, и в то же время несравнимо более лиричен, а его персонажи не столько помпезны и величественны, сколько сдержанно-серьезны и задумчивы. Он любил помещать их на фоне естественного пейзажа или в интерьере, в то время как Хиллиард по-прежнему использовал плоскостный, чисто декоративный фон. Оливер искусно владел полутонами, светотенью, тщательно прорабатывая лицо портретируемого. Королева не могла не оценить таланта молодого художника и в 1592 году пригласила его написать свой портрет. Последовало несколько попыток, следов которых практически не осталось. С точки зрения живописи результат был обнадеживающим, с точки зрения самой королевы, это была катастрофа. Ибо Оливер написал ее такой, какой воочию увидел пятидесятидевятилетнюю женщину: с ввалившимися щеками и уже по-старчески запавшим ртом, заострившимся и обвисшим носом и в рыжем парике — увы, она была вынуждена носить парик! Елизавета впервые увидела свое отражение в зеркале, которое не хотело льстить. Выдержать это оказалось ей не под силу. Она разбила зеркало: летом 1596 года по распоряжению Тайного совета все изображения королевы, выполненные с образцов Оливера, в том числе гравюры У. Роджерса и К. ван де Пассе, были уничтожены. Свет еще не видывал такой расправы над портретами здравствующей государыни. Их разыскивали в лавках, изымали и сжигали, так как, выражаясь официальным языком, «они причиняли Ее Величеству великое оскорбление».

Новая эстетика была принесена в жертву грубой, но эффективной пропаганде. Елизавета вернулась к верному Хиллиарду. Как некий Дориан Грей, наоборот, она жаждала видеть себя на своих портретах вечно молодой. И Хиллиард писал ее, шестидесятилетнюю, белокожей и юной, с рассыпавшимися по плечам девическими кудрями и нежной улыбкой. Он одевал ее в самые причудливые одежды, то чествуя государыню как Звезду Британии, то как Королеву Красоты, то как саму богиню красоты и любви Венеру. Бесконечные Цинтии также продолжали появляться из-под его кисти. Один из его учеников написал королеву в платье, расшитом образцами флоры и фауны подвластных ей земель. Елизавета, украшенная всевозможными гадами и рыбами, выглядела довольно нелепо, но зато была величественна и статна. И несмотря на издержки живописи, ей удалось сделать так, что именно ее величие и стать запечатлелись в памяти потомков.

В последнее десятилетие ее жизни европейская мода была довольно рискованной: дамы носили такие глубокие декольте, что модницам из северной столицы это грозило пневмонией. Французский посол заметил как-то, что английская королева, наперекор годам, смело следует моде, едва прикрывая грудь. Пожалуй, экстравагантность ей даже шла, как были к лицу новые светлые тона ее костюмов, прозрачные кружевные воротники и нити нежного жемчуга на шее. Одежда — всегда знак, способ самовыражения, и Елизавета посылала знак всем: двору, поклонникам, поэтам и дипломатам; она не намерена уступать ничему — ни времени, ни старости, ни самой смерти.

Пожалуй, самый великолепный из ее портретов поздней поры, наилучшим образом выражающий ее «я», — так называемый «Портрет с радугой» (он приписывается Исааку Оливеру, но, возможно, принадлежит кисти Гирердса-младшего). Елизавета предстает спокойной, умиротворенной, чуть улыбающейся, облаченной в фантастический аллегорический костюм, каждая деталь которого несет в себе глубокий смысл. Ее корсаж заткан райскими цветами, к кружевному воротнику приколота миниатюрная рыцарская перчатка — символ преклонения и верности таинственного поклонника, причудливый головной убор венчает полумесяц, усеянный драгоценными камнями — лунный знак. На левом рукаве извивается змея — аллегория мудрости. В зубах у нее рубиновое сердце, что означает: порывы этого сердца подчиняются мудрому разуму. Великолепная золотисто-оранжевая мантия королевы расшита глазами и ушами — она всевидяща, ей ведомо все. Изящная рука Елизаветы, запястье которой украшено жемчужными нитями, держит прозрачную радугу. Кто же она на этом портрете? Небольшая надпись в правом углу гласит: «Нет радуги без солнца». Она и есть само Солнце.

Дворец как сцена. Сцены во дворце

«Totus mundus agit comedionem» («Весь мир играет комедию») — было написано над входом в один из самых популярных елизаветинских театров. С не меньшим основанием этот девиз можно было начертать над парадным въездом в любой из королевских дворцов. И дело даже не в том, что пребывание при дворе заставляло людей постоянно носить личины и скрывать свои истинные помыслы, чтобы добиться успеха, а в самом укладе дворцовой жизни, которая в каждом своем проявлении была публичной. Никто, находясь при дворе, не оставался наедине с собой, но всегда — на глазах у десятков людей, в перекрестье чужих пристальных взглядов, от которых невозможно было укрыться даже в личных покоях и в самые интимные моменты. И чем выше был статус придворного, тем меньше оставалось у него шансов на подлинно частную жизнь. Королева же невольно попадала в положение примадонны, каждый шаг и жест которой привлекали повышенное внимание.

Дворец как среда обитания был далеко не самым комфортабельным местом, особенно для женщины, провозгласившей себя королевой-девственницей. Ибо абсолютное большинство населявших его людей были представителями противоположного пола: охрана — йомены, составлявшие внешнюю стражу дворца, и отряд телохранителей королевы, церемониальный караул — джентльмены-пенсионеры, отборные красавцы и искусные воины; слуги — повара, доктора, конюхи и т. д. (всего около полутора тысяч человек), женщин среди них можно было отыскать лишь на кухне или в прачечной; все должностные лица и чиновники двора. Наконец, сами придворные — несколько десятков избранных, которым были отведены покои прямо во дворце; среди них лишь горстка фрейлин и личная прислуга составляли женское окружение королевы, ибо для остальных дам ее круга — жен и родственниц министров, членов Тайного совета и других приближенных, не отводилось места для постоянной жизни при их мужьях. Это был мужской мир, скроенный прежними королями по их меркам, для их удобства — для государственных дел, спорта, пиров и холостяцких развлечений. Женщина с естественной для нее потребностью в большем уединении и частном времяпрепровождении с трудом могла найти для этого «экологическую нишу» в любой из королевских резиденций. Их было очень много у Елизаветы, но излюбленными и наиболее часто посещаемыми оставались: Уайтхолл — в самом центре Лондона; Ричмонд — в некотором отдалении от шумного Сити, раскинувшийся среди прекрасных парков; гринвичский дворец Плаценция — место, где она родилась, прекрасная летняя резиденция на берегу Темзы; строгий и величественный Хэмптон-Корт; роскошный Виндзор и несравненный Нансач, оправдывавший свое название — «нет другого такого». Они могли отличаться архитектурой, убранством, но концепция их планировки оставалась неизменной: дворец был открыт для внешнего мира и создан, чтобы ежедневно втягивать в себя сотни людей, прибывавших по делам к высшим должностным лицам и на аудиенции к самой королеве; он принимал и извергал сотни слуг, курьеров, лакеев, тех, кто жил в дворцовых покоях, спешивших по своим делам или чужим поручениям. Он был центром государственной и политической жизни, но одновременно представлял собой нечто вроде оправы, раковины, предназначенной являть публике драгоценную жемчужину, живущую в самом его сердце, — королеву.