Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин Страница 56

28 февраля Ленин узнал о начале революции в Петрограде. Не верил случившемуся. Был растерян. Поэтому не мог решить, как вести себя в новой ситуации, пока не определил главного своего врага и не развернул против него широкую пропаганду: Керенский – «самый опасный человек для революции», «малейшая доверчивость к Милюкову и Керенскому (пустому болтуну, агенту русской империалистической буржуазии) была бы прямо губительна для рабочего движения и нашей партии». Керенский подумал: «Если я пустой болтун, то что меня бояться? Видимо, сам Ленин пакостный болтунишка. Народ за ним не пойдет».

В середине апреля в Петроград прибыл французский министр военного снабжения Альбер Тома. Он передал князю Львову в высшей степени важную информацию о связях большевистской группы во главе с Лениным с многочисленными немецкими агентами. Князь Львов поручил расследовать это дело Некрасову, Терещенко и Керенскому.

Расследование близилось к успешному завершению, министру юстиции Павлу Николаевичу Переверзеву были выданы документы для проведения необходимых арестов. Давалось ли указание на арест Ленина? Нет. Это, возможно, был один из самых кульминационных моментов революции. Лишь немедленный арест Ленина мог помешать развитию большевистской бури. Слишком силен был как организатор этот заправский демагог, и если говорить о роли личности в истории, то он был выдающимся параноидальным дьяволом, неменьшим, чем Гитлер, не говоря уже о своем верном ученике – Сталине. В политической сущности этих вождей прекрасно разобрался Александр Федорович Керенский, но уже спустя много лет, афористически объясняя цель мирового господства: «Людендорф мечтал о военной мировой гегемонии Германии над капиталистическими странами (эту попытку предпринял Гитлер. – В. С.), а Ленин – о политическом объединении всех стран как социалистической системы. В Германии решили создать тотальную диктатуру под эгидой расы, а в России – под эгидой класса. И та и другая диктатуры основывались на полном и фактическом отказе от прав человека, его духовной и созидательной свобод. Любая система, как бы она ни была совершенна и прогрессивна, социально-экономически разработана, без личной индивидуальной свободы, волеизъявления каждого человека, обязательно превращается в диктатуру». Александр Федорович предвидел Вторую мировую войну за раздел мира, военные и прочие диктатуры, возникновение тотальной системы в России… Об этом он писал… Увы, позднее 1917 года. (Это фрагмент из брошюры, написанной им и хранящейся в его личном архиве в библиотеке Гуверовского института. Архив содержится в легком деревянном ящике, состоит из этой брошюры, напечатанной на английском языке, и писем к Керенскому, в основном от его друзей из Франции.)

4 июля вооруженные толпы солдат и матросов окружили Таврический дворец. Восстание показалось Переверзеву и его помощнику столь угрожающим, что они опубликовали в печати заявление о связях организаторов демонстрации с немцами: «Согласно только что поступившим сведениям… военной цензурой обнаружен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами Стокгольма и Петрограда: в Стокгольме – большевик Я. Фюртенберг (Ганецкий) и Парвус, в Петрограде – большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский и родственница Ганецкого Суменсон. Козловский являлся получателем немецких денег, переводимых из Берлина в Стокгольм, откуда на Сибирский банк в Петроград, где в настоящее время на его счету находится выше 2 млн».

Переверзев до Февральской революции был адвокатом, затем входил в одну с Керенским партию эсеров, был его большим другом. Писательница Нина Берберова считает, что он «сыграл роковую роль в обнародовании материалов». Роковую для кого? Судя по всему, для своего друга – Керенского. Он передал ему эти материалы, полученные от Альбера Тома. И разумеется, даже у сторонников Керенского возник вопрос: почему он не огласил их прежде, почему упустил Ленина?

Александр Федорович через многие годы объяснит свои ошибки: «мы были наивны», «не хватило твердости». А на вопрос поэта Андрея Вознесенского: «Как вы относитесь к Ленину?» – он ответит: «Как к гимназисту-однокашнику». Не скрывается ли за этим снисходительность к своему бывшему земляку? И без сомнения, в душе теплилась надежда на объединение всех демократических партий, желание сохранить право большевиков, поддерживающих создание Учредительного собрания, на вхождение в него. Александр Федорович насколько мог оттягивал арест лидера большевиков, будучи уверен, что, если понадобится, он сам явится в суд.

В тот же вечер, 4 июля, состоялся короткий телефонный разговор между главным прокурором апелляционного суда в Петрограде Н. С. Каринским и близким другом и соратником Ленина Бонч-Бруевичем, возможно не без согласия Керенского. (Каринский был назначен на пост прокурора Временным правительством и в симпатиях к большевикам, тем более к Ленину, не замечен.) Вот как описывает разговор Владимир Бонч-Бруевич в книге «На боевых постах Февральской и Октябрьской революций» в 1931 году.

«Я звоню вам, – сказал он (Каринский. – В. С.) мне, – чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собираются всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно и от слов скоро перейдут к делу.

– В чем же дело? – спросил я его.

– Ленина обвиняют в шпионаже в пользу немцев.

– Но вы понимаете, что это самая гнусная из клевет? – ответил я ему.

– Как я понимаю, это в данном случае все равно. На основе этих документов будут преследовать всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять серьезные меры, – сказал он как-то глухо, торопясь. – Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать! До свидания. Желаю вам всего наилучшего. Действуйте…»

Бонч-Бруевич тут же сказал об этом Ленину, и тем же вечером 4 июля тот вместе с Зиновьевым исчезли из Петрограда. 27 июля, после того как в газетах были полностью опубликованы все обвинения, Ленин в газете «Рабочий и солдат» со свойственной ему изворотливостью писал, что обвинения в его адрес сфабрикованы в духе дела Бейлиса, «прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический прием, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким – никаких». Ленин преднамеренно не коснулся той части обвинения, где отмечалось, что во время обыска в особняке известной балерины Кшесинской, являвшемся штаб-квартирой большевиков, следователи обнаружили телеграммы Ганецкого к Ленину, связанные с финансовыми вопросами. Как говорил Ленин, «факты – упрямая вещь», и, понимая, что они не в его пользу, он покинул пределы страны и не явился на суд. Однако, как признал Керенский, он быстро «оправился от нанесенных ударов» и обратился к большевистской партии с новой директивой в статье «К лозунгам», где писал, что отныне пролетариат может взять власть только вооруженным путем, изображал Временное правительство как кучку махровых революционеров: «…надо говорить народу правду: вся власть в руках военной клики Кавеньяков (Керенского, неких генералов, офицеров и т. д.), коих поддерживает буржуазия как класс. Эту власть надо свергнуть. Без этого все фразы о борьбе с контрреволюцией пустые фразы». (Генерал Луи Кавеньяк жестоко подавил восстание рабочих в Париже.)