Софья Алексеевна - Нина Молева Страница 57

Рукой благословляет, крестом наделяет:

«Духовные дети, полезайте в клети,

Головы рубите, а душ не губите:

Если черт поможет, попа не забудьте,

Если черт обрушит, попа не клеплите».

Попадья Олёна на воду смотрела,

На воду смотрела, ворам говорила:

«Не ездите, дети, во чужие клети,—

Будет вам невзгода, будет непогода».

Не слушались воры попадьи Олены,

Сели-засвистели, коней нахлыстали. И-и-их!

Улыбнулась, царевна-матушка? Вот и славно. Ровно солнышко взошло, а то сидишь как осенний день.

— Тебе бы, Фекла, представления устраивать, право слово. Никаких актеров не надобно. Отца Симеона не видала ли нынче?

— Как не видать, с царевичем да царевнами сидит.

— Пойдешь, вели ему ко мне зайти непременно.

— Может, сама зайдешь в царевичев покой-то?

— Сказала, сюда позови.

— Ой, государыня-царевна, на все твоя царская воля — сейчас и позову.

20 августа (1673), на день памяти пророка Самуила, царица Наталья Кирилловна родила царевну Наталью Алексеевну.

— Видишь, царевна-сестрица, нарышкинского-то полку прибыло. Теперь уж и царевна на свет появилась. Скоро нам, Милославским, и места в теремах не станет.

— Что и говорить, Ульяна Ивановна после поздней обедни заходила, сказывала, государь-батюшка дочку на руки берет, с ней агукается. Мамку пробрал, будто из дверей холодом подуло — не простудилось бы дитятко. Молодая царица меж двумя своими отпрысками так и мечется, так и мечется. От радости места себе найти не может, а государь все ее подарками дорогими да заморскими дарит.

— Не пойду я к ней, не пойду поздравлять. Больной скажусь, в постелю лягу, а не пойду. Глаза б мои ее не видели! Ты, Марфа Алексеевна, как хочешь, а у меня сил больше нет.

— И чего добьешься, Софья Алексеевна? Что государь-батюшка осерчает? Не то что замечать перестанет, а глядишь, в обитель отправит? При молодой царице-то? Ты вспомни, вспомни, сестрица, как великий князь Иван III Васильевич деспину [83]в дом свой принял. Не дворяночку захудалую да безродную — принцессу византийскую, наследницу императорского престола. И наследник у него объявленный был — Иван Младой, и невестка любимая да ученая Елена Волошанка, внучок родился — души в нем не чаял. Когда у деспины сынок родился — Василий, ему княжий стол и сниться не мог. А что вышло?

Год-другой, и начал государь Иван III на все жениными глазами глядеть. Кремль поновлять — фряжскими мастерами. Поди, деспина подсказала.

Соборы строить — опять фрязинов толпа. Как великую столовую палату — Грановитую строить, как столы уряжать да на фряжский образец гостей принимать — на все тезка твоя, Софьюшка, горазда оказалась. Только с престолом никак у нее не выходило. Иван Младой скончался, государь наследником внука объявил. Да недаром говорится, ночная кукушка денную завсегда перекукует. Софья Фоминишна, великая княгиня Московская, в одночасье померла. Государь так по ней убивался, так убивался, что порядок изменил: быть его преемником Василию, а внука Дмитрия в темницу, Елену Волошанку в ссылку. Уж как там Василий исхитрился, один Господь ведает, а престол великокняжеский получил. Княжича Дмитрия голодом уморил в темнице, [84]Елену Волошанку дымом удушил. Вот тебе и весь сказ.

— Так что же делать, делать-то что, Марфушка? Неужто сложа руки судьбины своей горькой дожидаться? Не стать меня на то, как Бог свят, не стать!

— А на что стать? Под государев гнев подпасть? Последней свободы лишиться? В монастыре дни свои скончить?

— И в обитель ни за что не хочу!

— А коли так, сама поразмысли, что делать. Пока суд да дело, государю-батюшке угождать лучше. Погляди-ка, раздосадовала царевна-тетушка государя смолоду, что на свадьбе с датским королевичем настоять хотела, до сих пор досаду батюшка держит. Почитать почитает, а в душе досадует. О чем ни попросит, нипочем не сделает. Крестная сама говорила. Тут уж, видать, без угождения да хитрости никак не обойтись.

— Угождения? Нешто не видала, какое я Евангелие государю переписала, какими рисунками изукрасила. Спасибо сказал, а поглядеть толком не удосужился, только рукой махнул, чтобы шла себе, ему не мешала. Чего ж еще придумаешь?

— Вот что, Софьюшка, мне подумалось. Государю-батюшке сейчас больше всего театр дорог. Только и разговору, что пастор еще представлять будет. Что бы и нам какую пьесу сочинить, а то и разыграть. Нешто не сумеем? Глядишь, и государь-батюшка по-иному на терема посмотрит.

— От деспины, думаешь, оторвется?

— Нет, Софьюшка, на то не рассчитывай. Только ведь и деспина, сама того не ведая, государя-батюшку к нам вернуть сможет. Да не маши ты рукой — попробуем сначала. Я тут такую пиесу переводить начала — отец Симеон отыскал.

— Видишься с ним?

— Иногда приходится. Вот листы у меня как раз и лежат. Разговор тут промеж шута Сусакима и палача Ванеи. Хошь, на голоса прочитаем: у тебя Сусаким, поди, получше выйдет, а я за господина секулятора. Согласна?

— Попробовать можно.

С у с а к и м. Первое — Сусакима повесить, второе — вопросить по достоинству, третье — главу ему отсечь… О! зело изрядные потехи. Я же все то в шутку почитаю.

В а н е я. Скоро ты проведаешь, что это не шутка, как сей мастер большим мечом своим главу твою отсечет, что на две сажени от тела отлетит.

С у с а к и м. Глава моя с шеи слетит! Может ли мастер сотворити, чтоб главам летающим быти, и я главу и тело на тысячу верст отрину.

В а н е я. Ну и ну! И то учинитися может, что ворон твое воровское тело и дале пронесет.

С у с а к и м. Слышу! Так я для того, чтобы ворону понравиться, тело свое жирной свининой откормил.

В а н е я. Ах ты свиной желудок и воронье лакомство! Довольно, не могу с тобой день целый разговаривать; перестань, у меня иное дело есть.

С у с а к и м. О, милостивый господин секулятор, сиречь палач! Увы! Увы! Горе мне! милостивый же ты господин Ванея! Вы слушайте же у меня хотя единого слова.

В а н е я. Говори же, чего просишь, только говори кратко.

С у с а к и м. Ни, ни! Если и вправду, что мне шутками не избавиться, а по смете моей голову мне отсечь и впрямь хотите, и молю вас, даруйте мне время, да со светом еще прощуся, которого я впредь не увижу.

В а н е я. Чудные висельничии речи говоришь; прощайся быстренько, да какое такое мудрое твое прощение, скажи нам.