Непобежденные. Герои Людиновского подполья в годы Великой Отечественной войны - Владислав Бахревский Страница 57

– А где клей? Ты бы хоть уголки оторвала, если врать не умеешь.

Бенкендорф тоже листовку прочитал, стал грустным.

– Какая все это глупость! – вышел из-за стола, посмотрел девочке в глаза. – Вы, голубушка, – милая. И, я это вижу, душевная. Вы – добрый от природы человек.

С тревогой посмотрел на Иванова.

– Вина за девочкой серьезная?

– Листовка…

– Нашла или переписала? – спросил Бенкендорф следователя. И поднял руку: – Молчите. Дитя скажет мне правду.

– Переписала, – пролепетала Римма.

– Ах ты Господи! – Бенкендорф развел руками, прошел за стол. – Иванов, об этом инциденте еще кому-нибудь известно?

– Никак нет, господин комендант! – щелкнул каблуками Митька.

Бенкендорф радостно улыбнулся.

– Иванов! Теперь ведь Масленица.

– Так точно, Масленица.

– Прощеный день?

– Прощеный день будет в воскресенье!

– Я прощаю эту девочку.

– Поклонись! – прошептал Митька.

Римма поклонилась.

– Как все хорошо устроилось! – порадовался Бенкендорф. – Вы свободны.

Митька и партизанка вышли на набережную.

– Ты свободна, – сказал девушке старший следователь. – Но к нам придется зайти. Я тебе пропуск выпишу. Понравилась ты коменданту. Он у нас человек добрейший.

В кабинете Митька толкнул девушку за ширму, где стояла кровать. Изнасиловал.

– Вот теперь ты свободна. О том, что здесь было, – молчи. Даже матери – ни полслова.

Если бы не страх перед патрулями, Римма бегом бы бежала до дома. Только дом теперь не защитник. Ей и дома чудилось, что она бежит.

И во сне она бежала. Только вот куда? От себя и на Северном полюсе не схоронишься.

В Прощеное воскресенье в Казанский собор явилась фрау Магда.

Служба уже кончилась, но матушка Полина Антоновна с другими женщинами кормили детей блинами, намазанными маслом, и со сметаной.

Фрау Магда тоже привезла гостинец: два больших пакета с галетами.

Запах блинов показался хозяйке Людинова вкусным. Призналась:

– Никогда не ела блинов.

Тут матушка спроста и пригласила комендантшу на блины. Магда согласилась, а Полине Антоновне пришлось оправдываться, когда подавала на стол:

– К блинам – сметана и мед, масло детям отдали.

Скатерть, прожаренная морозом, ослепительная, от нее – озон. На стенах – картины и рисунки.

Фрау Магда долго смотрела на изображение страдающего Христа.

– Что это за художник?

– Батюшка! – улыбнулась Полина Антоновна.

Магда поглядела на отца Викторина, пожалуй, даже с испугом:

– У вас несомненный дар! Как же так? Вы – священник провинциального крошечного города. Пусть со своей историей, со своей славой. Но Людиново – не столица. Вы не дали жизни своему дару. Почему?

– Род Зарецких – священники. Искусство требует полной самоотдачи. – Батюшка поправил покосившийся рисунок Лазаревской церкви.

– И все-таки – почему? – Графиня была поражена: русские совершенно не умеют ценить себя.

– Фрау Магда, я не Сталина рисовал, я рисовал Христа. А Россия, в которой мы жили, именовалась Советской.

Сели за стол.

Блины – стопкой. Простые. Золотые.

– Из какой это муки?! – изумилась фрау Магда.

– Какая случилась, но я пшена добавляю.

– Очень! Очень вкусно!

И Магда стопку блинов повезла для своего графа.

Провожая, матушка, батюшка, Нина по очереди подошли к фрау Магде и просили прощения.

– Прекрасный обычай! – одобрила комендантша и задумалась: – А ведь я не посмею просить у вас прощения. Я ни в чем не повинна перед прекрасным вашим семейством, но я – частица войны. Помолитесь, батюшка, обо мне, об Александре Александровиче.

И, уже взявшись за ручку двери, повторила просьбу:

– Помолитесь, отец Викторин, о Бенкендорфах.

Разведчики Володи Короткова возвращались из Людинова ни с чем. Тайник был пуст. Связь со Щукой прервалась.

Сначала Афанасий Ильич Посылкин пришел в отряд без донесений, теперь Астахов и Кирпичиков зазря отмахали сорок километров.

Они были на окраине Сукремли, когда услышали, что их зовут:

– Мужики! Вам говорю, мужики!

Документы у разведчиков самые разнемецкие, из управы. Оглянулись – подросток.

– Пойдите сюда!

Подошли. Паренек снял варежку, подал разведчикам руку:

– Я – Семен Щербаков. Ваш Золотухин обещал взять меня в отряд, если оружие добуду. Забирайте! И меня в придачу.

Домишко со съехавшей на бок крышей. Снег по окна.

– Кто у тебя дома?

– Один живу. Оружие под поленницей, в яме.

Разведчики решили дождаться ночи в доме Щербакова. Когда завечерело, пошли посмотреть, о каком оружии говорит шустрый паренек.

Под поленницей – яма, в яме – головы и кости лошадей. Разгребли свалку – ящики с минами, снаряды, завернутые в тряпки немецкие автоматы, ППШ, несколько десятков винтовок, ручные гранаты, немецкий ручной пулемет. Коробки с патронами.

– Ого! – вырвалось у Кирпичикова. – Пулемет, немецкий, возьму.

– Сейчас мины подрывникам нужны! – сказал Астахов. – Один ящик допрем.

– Пусть Василий Иванович присылает за остальным человека три, и спросите его настрого: обещания не забыл?

Яму прикрыли, поленницу поставили. Разведчики отправились в отряд повеселевшими: не с пустыми руками возвращались. Пулемет, мины – это серьезно.

Золотухин, встревоженный молчанием Щуки, отправил в Людиново и впрямь трех партизан. Афанасий Ильич Посылкин побывал в Казанской церкви, два других разведчика остались в домике Щербакова.

Отцу Викторину Посылкин передал записки об упокоении и о здравии из Усох, Буды, Колчина, Тихоновки. Принес просьбу жителей Колчина приехать к ним, окрестить новорожденных детей и тех, кто постарше, не крещенных из-за страха перед советской властью.

О Щуке отец Викторин знал немного. Главное, жива, здорова, работает. Но в больнице полиция Айзенгута проводила проверку. Исчез врач Хайловский. Еврей. Немцы его выкрали и, скорее всего, расстреляли. Врач Соболев после бесед с Азаровой согласился помогать партизанам. Врач Евтеенко, тоже свой, но к нему ходит на лечение Иванов. Немецкие хирурги руку полицаю спасли, а долечивать не стали.